Журналисту Роману Суперу удалось встретиться и откровенно поговорить со стариком, который четырнадцать лет назад смог бежать из Пхеньяна в Южную Корею. Узнать о реальности жизни и быта простых северокорейцев удается не каждому. К примеру, из россиян это удалось лишь одному журналисту, не считая Романа.
Перебежчики из Северной Кореи, опасаясь быть вычисленными властями КНДР, общаться с журналистами не торопятся. А рассказы тех перебежчиков, кто соглашается на интервью западным СМИ, как правило, напоминают пропагандистские байки, говорит сам автор. На поиски беженца, который сможет без утайки рассказать о самой закрытой стране мира, ушло целых четыре года.
«Выживший»
Джон Хен Му (имя вымышленное) сейчас 60 лет, проживает в городе Сеул. В 2003 году ему чудом удалось бежать из КНДР в соседнюю Южную Корею. Мужчина родился в столице Пхеньян в семье среднего достатка. Его родители – самые обычные люди, не относящиеся к элите или имеющие высокие чины. Мать тридцать лет работала в ассоциации женщин Северной Кореи. Отец работал в художественной академии, потом поменял еще два учебных заведения. По рассказу героя, семья жила скромно, без излишеств. Как и все остальные они не имели права на частную собственность.
Джон согласился на интервью при условии, что его не будут снимать и фотографировать
Фото: автора статьи
«В девяностые – ситуация начала меняться: появились четыре категории людей, кому позволялось владеть личным автомобилем: Вернувшиеся на родину японские корейцы, сотрудники дипломатических служб, т.е, кто получил машину в подарок от руководства страны и дети высокопоставленных лиц»
Жители столицы могли пользоваться благами цивилизации: холодильник, телевизор и другая нехитрая бытовая техника. До девяностых годов, рассказывает старик, никаких операций с покупкой, продажей или обменом жилья быть не могло. На это стоял строгий запрет партии. Однако, в 90-е, начало формироваться подобие черного рынка недвижимости. Государство знало об этом, иногда показательно наказывая участников рынка. Но рынок при этом только развивался. При Ким Чен Ире за пределами Пхеньяна продажа и покупка квартир стала довольно частым явлением, делится воспоминанием герой. В середине девяностых начались проблемы с перебоями электроэнергии. Вначале стали отключать на час. Потом на четыре часа. Потом по полдня могло быть темно. Регулярные перебои есть и сейчас.
Фото: kchetverg.ru
При ком было лучше?
Вопросы журналиста касались и смежных с советским союзом политических веяниях. К примеру, уместны ли в КНДР такие термины как «оттепель» или «заморозка»?
“В Северной Корее тоже наблюдались такие явления. Мы все это чувствовали. Я помню жизнь при молодом Ким Ир Сене. Это был очень жесткий режим. Когда Ким Ир Сен стал старше, где-то после шестидесяти, он стал смягчаться. Это не явно, но проявлялось. Но с Россией сравнивать эти изменения нельзя все равно. В КНДР рисунок перемен совсем другой: нет четкого разделения на оттепель и заморозки”
Джон Хен Му это объясняет тем, что политическая линия партия всегда менялась с приходом к власти очередного вождя. К примеру, в годы правления уже постаревшего Ким Ир Сена в стране как будто бы наблюдалось послабление. Однако как только к власти пришел Ким Чен Ир, подобные веяния тут же улетучились, если не сказать, что стало еще жестче, чем было.
«Северокорейцы в возрасте говорят, что при Ким Ир Сене было лучше, что не было таких уж жутких репрессий. Сам я так не считаю. Во время жесткого периода правления Ким Ир Сена я был ребенком и репрессий на себе не испытал. Но я вспоминаю свое окружение, друзей родителей, знакомых людей, многие из которых пострадали. Из шестидесяти трех человек, которые учились со мной в школе, осталось только тринадцать»
Особой разницы в режиме правления двух вождей герой не видит. Ведь нельзя сравнивать количеством пропавших или ликвидированных людей. При этом, Джон приводит параллель между СССР и КНДР.
«Ким Ир Сен и Ким Чен Ир были в десять раз суровее Сталина»
Партиец с фигой в кармане
После университета Джон устроился работать поваром в гостиницу. Далее после трех лет службы в армии смог стать членом партии. Партийная принадлежность помогла ему устроиться в ту же гостиницу, но уже не поваром, а управляющим. Разговаривать с иностранными постояльцами было строго запрещено. Да и вообще, законодательно запрещено выходить на связь с внешним миром, узнавать о том, что происходит за пределами страны. Даже радио нельзя слушать без санкции государства. Иначе тюрьма.
Фото: tourweek.ru
Однако ближе к двухтысячным годам появилось много контрабанды из Китая: диски с фильмами, usb-карточки с южнокорейскими сериалами. Это была настоящая подпольная культурная революция.
«После того как тебе десятки лет показывают одну и ту же передачу, кино из Сеула – это праздник»
Далее Джон начинает рассказывать об огромной пропасти между богатыми и бедными в КНДР. Такой разброс есть во многих странах мира, однако в отиличе от них в Северной Корее богатые – это всего-навсего один процент от всего населения. При том, что огромное количество населения понимают эту несправедливость, аргументируя это воспоминаниями девяностых годов: вот был же страшнейший голод в стране, а сейчас его нет, поэтому сейчас стало лучше!
Карточная система
По рассказам Джон Хен Му раньше существовало два типа карточек: продуктовые, на которые приобреталась еда, и те, на которые можно было получить одежду. У каждого гражданина были свои нормы. У рабочих – семьсот грамм риса, у студентов– триста грамм. Всем по потребностям. Проблема значилась в том, что нормы не соблюдались. В Пхеньяне за этим следили и выдавали людям еду так, как надо. В провинциях давали меньше, чем положено. По карточкам можно было получить только базовые продукты: соевая паста, рис, сахар. А то, что не входило в обязательную корзину, можно было купить за деньги. Но какое-то минимальное разнообразие было только в Пхеньяне.
Фото: repin.info
Одежду выдавали редко, к примеру, набор нижнего белья и носки можно было получить единовременно на всю семью. Один раз в квартал. Обувь реже. Выдавали и ткань. Все строго фиксировалось: такой-то человек за такой-то срок взял столько-то трусов, столько-то метров ткани. В восьмидесятые одежду стабильно выдавали. В девяностые были большие перебои с распределением, рассказывает герой.
Частное предпринимательство началось тогда, когда в стране стало заканчиваться продовольствие, предметы первой необходимости. Люди пошли в сторону бизнеса исключительно из-за острой необходимости, чтобы не умереть с голода, а не из любви к частному предпринимательству. В девяностые годы, когда свирепствовал голод, это уже вовсю процветало.
«Я бы даже сказал, что в девяностые годы северокорейские граждане были большими капиталистами, чем южане. Только в КНДР партия этого не признавала. Северная Корея вводила систему частного бизнеса по образцу СССР. Все по возможности пытаются что-то продавать, но официально этого нет. Валюта была запрещена, но на черном рынке она точно есть. В 2002 году, когда открылся индустриальный комплекс в Кэсоне, партия признала, что в Северной Корее появилась новая предпринимательская система»
Все бизнесмены в Северной Корее государством подсчитаны, все про всех все знают. В КНДР у власти существует четкое правило: если человек, по мнению государства, стал зарабатывать слишком много, то этот бизнесмен рано или поздно садится в тюрьму.. Потому что, по логике государства, честно заработать много денег человек не может. Эта логика является достаточным основанием для тюремного срока. Или устранения.
Сам Джон в свое время торговал поддержанными велосипедами, поддержанной списанной одеждой. Ему удалось заработать колоссальные суммы: 87 000 долларов и еще 1 300 000 японских иен, при среднемесячной зарплате в несколько долларов.
Все бы хорошо, но жить хочется
При таких доходах у Джона и в мыслях не было бежать из страны, где у него так все хорошо складывалось. Но после серии исчезновений, а в последствии и убийств своих компаньонов, бизнесмен решил спасаться бегством.
Фото: newsader.com
Понимая, что побег всей семьей (жена и двое детей) – это откровенная смерть, он решил подстроить свою кончину. Сделал ложные документы, что погиб в автокатастрофе. Это единственный безопасный вариант для них. Если бы они знали, что я жив и бежал, и не сказали бы об этом властям, их могли бы жестоко наказать. Больше он никогда не общался со своими родными.
«Я смогу увидится с семьей, если только режим Северной Кореи рухнет. Я думаю, что он рухнет. Но на это может уйти много времени. Скорее всего, я не доживу, поэтому семью не увижу»
Побег из родины
Притворившись, что едет за очередной партией товара выехал в Китай. Джону понадобилось 4 месяца, чтобы купить поддельный южнокорейский паспорт. Вернее, в настоящий чужой паспорт специальные люди ювелирно вклеили его фотографию. Признавшись в посольстве Южной Кореи о своем бегстве он оказался на Филиппинах. Это обычная практика, перебежчиков почти всегда отправляют в Южную Корею через какую-то другую страну, не напрямую. На Филиппинах он провел два часа в аэропорту, просто пересев на самолет до Сеула.
Далее следовала череда проверок со стороны южнокрейцев на предмет того, не является ли он шпионом и является ли действительно беженцем. После этого его направили в техникум по переподготовке, где учат приспосабливаться к жизни в Южной Корее. Для этого прежде всего нужно освободиться от прежних идеологических установок. Людям, всю жизнь прожившим в социалистическом обществе, трудно перестроиться на капиталистический режим существования. Эта адаптация – очень непростая вещь. Во всех смыслах. Быт очень сильно отличается.
«Север на уровне партии всю жизнь говорит тебе четко, что ты должен делать, и ты не принимаешь никаких решений. Юг вынуждает тебя принимать все решения самому. Поначалу это невероятно трудно понять, принять и применить к жизни»
Новая жизнь
Фото: arhinovosti.ru
В Сеуле Джон попробовал заниматься ювелирным делом, потом устроился работать на радиостанцию в отдел, где готовят передачи для КНДР. Однако он не уверен, что даже в 2016 году это радио все еще возможно услышать.
Есть две причины, когда перебежники возвращаются в КНДР: Первая причина – это семья. Люди выходят на связь с близкими, это очень быстро раскрывается, семье начинают поступать реальные угрозы, тогда беженцы возвращаются, чтобы смягчить государственный удар по родным. Вторая причина – это проблемы северян с законом в Южной Корее. По возвращению кого-то отпускают, кого-то сажают, кого-то ликвидируют.
На вопрос что больше всего удивило Джона в Южной Корее он говорит, что в Северной Корее всю жизнь рассказывали, что Южная Корея находится в полном подчинении у американцев. На уроках географии в школе говорили, что горы есть только в Северной Корее, а в Южной их нет. Я слышал, что существует интернет, но никогда не пользовался даже просто компьютером. Сейчас у него есть своя почта и соцсети, однако пользуется он ими очень аккуратно, опасаясь, что жена и двое детей могут пострадать.
«Если партия узнает, что я живой, да еще и в Южной Корее, у родных будут большие проблемы. Пока я "мертв", они живы. Это то, о чем я думаю каждый день»
Диссиденты
Далее журналист уводит разговор в сторону того, существуют ли в Северной Корее какие-то очертания диссидентского подполья?
«В Пхеньяне диссидентские движения просто невозможны. Юг, несмотря на жесткое авторитарное прошлое, уже давно мог позволить себе суд, мог рассчитывать на внимание мирового сообщества, мог обеспечить элементарные права граждан с помощью институтов. Южане не отправляли людей в концлагеря без суда и следствия в таких масштабах. Южане не убивали людей из-за больной мнительности власти».
По мнению бывшего северянина, переворот изнутри невозможен. Сейчас в Северной Корее уже третий лидер. И все это время недовольства у людей копятся. Копятся, копятся, копятся, но наружу этот "газ" не выходит. Боится, что этот газ выйдет только тогда, когда кто-то снаружи поднесет зажженную спичку, война к примеру. Вот тогда перемены будут неизбежны, считает Джон.
«Люди не будут сражаться даже за божественного Ким Ир Сена. Одно дело – безмолвно плыть по течению в ситуации, когда говорить страшно. Другое дело – воевать. Никто не будет воевать. Но, воспользовавшись военной ситуацией, наружу выйдет недовольство. Наружу начнут выходить и слова»
Война не нужна никому, кто хочет сохранить статус-кво: ни Китай, ни США, ни Южная Корея даже не заикаются о такой войне. И Ким Чен Ын это прекрасно понимает и чувствует себя прекрасно: нет войны – есть его власть.
Фото: kchetverg.ru
Что касается толп людей рыдающих на площади после смерти Ким Чен Ира, то Джон говорит, что это были разные люди. Были и слезы карьеристов, которые пытались таким образом выслужиться. И тех, кто просто патологически боятся не проявлять лояльность.
«Расскажу вам, как эти слезы и цветы воспитывает северокорейская власть. Первое слово, которое ребенок произносит вслух в КНДР, это "мама". Второе слово – это слово восхваления Ким Ир Сена. Эта пропаганда буквально с молоком матери приходит к человеку и сопровождает его всю жизнь. Это религия. В религиозных семьях дети воспитываются в конкретной традиции. В Северной Корее эта религиозная традиция называется чучхе».
Сам Джон нисколько не скучает по своей родине. Даже спустя 14 лет жизни в Южной Корее, чучхе продолжает сниться ему в страшных снах.
На вопросы о том, знает ли он о России, Джон говорит, что это его мало волнует. Он больше думает о Китае, ведь это, по его мнению, единственная страна, которая реально может повлиять на Северную Корею.
«Никаких серьезных связей у Москвы с Пхеньяном нет. Москва гораздо больше сотрудничает с Сеулом»
Разговоры о беженцах
Как рассказывает герой, в Южной Корее проживают около 30 тысяч беженцев из КНДР. В основном они «кучкуются» и держатся вместе. Но все люди разные. Тот, кто хорошо жил в Северной Корее, хорошо живет и в Южной Корее. Тот, кто плохо жил в Северной Корее, плохо живет и теперь. Общественный строй, система – это очень важно. Но внутренние проблемы человека – важнее, делится наблюдениями Джон.
Девять из десяти бегут из страны от нищеты, в поисках лучшей доли.
Современный Пхеньян
Фото: reuters
