Поляки из Бурятии дали интересное интервью

Вацлав Соколовский с 1960 года живет в столице Бурятии Улан-Удэ. Он работал главным инженером на заводе. Воспитывала его семья матери, Гурские: дед был коммунистом, бабушка комсомолкой

 30-е годы прошлого века были не лучшим временем, чтобы раскрывать свое польское происхождение. Семейные реликвии, фотографии, книги отправлялись в печь, чтобы от них не осталось и следа. Потом была война. Соколовский воевал до 1946-го, потом жил в Иркутской области, Ангарске. Тогда он еще не мог заняться изучением своего генеалогического древа.

Он знает, что фамилия деда была Калюжный, и во время январского восстания 1863 года он вступил в ряды кинжальщиков. «Кинжальщики-вешатели», - говорит Соколовский. Они безжалостно расправлялись со шпионами, предателями и царскими жандармами, а полиция мстила им.

Последний шанс

Деда приговорили к вечной каторге, он добрался в сибирский Нерчинск пешком, в кандалах. «Не понимаю, как это возможно», - говорит Соколовский. За окном - минус 35, на центральной площади Улан-Удэ возвышаются ледяные скульптуры, вокруг выхлопных труб автомобилей клубятся облака пара, а деревянные домики в купеческой части города кажутся под снегом совсем маленькими.

Даже воробьи ищут, где согреться. Сложно привыкнуть, еще сложнее полюбить. Хотя Соколовский провел в Сибири всю свою жизнь, он не может вообразить себе этого пешего похода из Польши. Но, возможно, именно это побудило его начать восстанавливать из небытия историю деда. Известно, что тот бежал с каторги, добрался на лодке через Байкал в Иркутск, сделал фальшивые документы и стал Соколовским.

Из этого интереса сначала к семейному прошлому, потом к прошлому других улан-удинских семей с польскими корнями и исковерканной ссылкой и сталинизмом генеалогией, оторванных от языка, культуры, корней, Вацлав принялся за изучение истории. Но больше всего ему хотелось создать что-то новое, а быть поляком в России не так просто.

Из пепла не восстановишь фотографии и семейные хроники, но почему не выучить польский язык? Почему не написать историю поляков в Бурятии, раз их здесь еще много: выросло четвертое поколение - правнуки ссыльных участников январского восстания. Почему бы не гордиться своими дедами и прадедами, польской культурой? Соколовский понял, что это последний шанс. В 1993 году он основал Общество польской культуры «Наджея» (надежда). Почему надежда? Возможно потому, что она никогда не покидала поляков в Сибири.

Например, дед Соколовского выучился в Иркутске на колбасника и работал в колбасной лавке в центре города. Потом он женился на дочери богатых мещан - Иркутск был тогда городом миллионеров. При помощи свекра он построил магазин, дом с фонтаном, вода в котором, по рассказам, била до высоты третьего этажа. Коммунисты отобрали магазин, дом, украшения. Дедушка и бабушка уехали в китайский Харбин и попытались начать жизнь заново. Когда дела у них уже начинали идти хорошо, на них напали бандиты, и никто не знает, что было дальше.

Отец учился в иркутском университете, но его выгнали оттуда за происхождение. Что из того, что он породнился потом с коммунистической семьей? Соколовскому удалось выяснить только это. «Все равно много», - говорит он. Некоторым не удалось и того.

В Улан-Удэ была создана школа польского языка и культуры, ее ученикам - от 7 до 75 лет, они учат польский, как одержимые. Некоторые из них уже, скорее, буряты, чем поляки, но это лишь черты лица, а не душа. Здесь появилась мода на польский, хотя наверняка полезнее было бы учить монгольский или китайский. Польский язык проник даже в Бурятский университет, при котором был открыт Центр польского языка, истории и культуры. Сначала дед-кинжальщик Калюжный, а теперь Вацлав Соколовский, с уважением вспоминающий своего предка, сам стал почетным председателем польской «Наджеи».

Мама хотела вернуться

«Я написала в документах, что я полька, из-за отца, Антони Петровского», - рассказывает Татьяна Антоновна. Она узнала, что ее отец был поляком, только когда пошла получать паспорт и стала заполнять анкету. Он родился в 1919 году, в 16 лет он хотел быть коммунистом, но из-за происхождения ему этого не позволили.

Прадед участвовал в январском восстании и был сослан в Сибирь. Татьяна ничего больше не знает, семейные документы пропали, сохранилась только единственная фотография бабушки и дедушки. Она помнит, что однажды подслушала дома разговор старших: «Как только нам становилось немного лучше, русские нас давили». Недавно Татьяна нашла партийный билет отца (его приняли в компартию, но уже при Хрущеве) и с удивлением обнаружила, что там написано «поляк».

«У меня есть дочь, я не хотела выискивать в ней польских корней», - рассказывает Татьяна. Но когда девушка поступила в университет, она узнала о курсах польского и по собственной инициативе захотела его учить. Хотя о далекой Польше она тогда ничего, скорее всего, не знала.

Началось с языка, потом дочь Татьяны Антоновны поехала в Польшу на стажировку, вышла замуж и носит сейчас фамилию Валчак. «Она не знает своего прошлого, но знает, что ее будущее - в Польше. Она была единственной в семье, кто получил разрешение на репатриацию». Татьяна недавно стала бабушкой. «Спустя 150 лет круг замкнулся», - улыбается она.

«У нас трагическая история», - говорит Людмила Перевалова. Она не знает польского: где и когда она могла его изучать? Ее мать, девичья фамилия которой была Скибневска, помнила отдельные польские слова. С тех пор, как в 1941 умерла прабабушка, разговаривать ей было не с кем. Прадед, сосланный после восстания 1863 года, попал в Иркутск в кандалах.

У него было двое детей - Владимир и Елена. Сначала он жил с женой в землянке, а потом построил дом: деревянный, сибирский, с цветными наличниками и резными украшениями. В 2002 году дом снесли, как и многие другие памятники прошлого, пережившие пожар 1879-го, землетрясения и прочие исторические катаклизмы. Сначала их место занимали сталинские бараки, а сейчас офисные здания. Земля в городе дорогая, история столько не стоит.

Татьяна Антоновна съездила в Польшу в 2002 году. Оказалось, что профессор Халина Скибневска (Halina Skibniewska) приходится троюродной сестрой ее маме. «Скибневские подарили нам 125 фотографий наших родственников», - говорит Татьяна. Оказалось, что семья была зажиточной, дворянской. Какая сейчас польза от этого знания? Его не переведешь в денежные знаки, но оно помогает: «Я крепче стою на ногах».

Братьев Польша не привлекает

Историю семьи Евгения Семенова восстановить сложно: прадеды, видимо, рано умерли, потому что дед оказался в детском доме. Он знал больше японских слов, чем польских. Бабушка была русской. «Отношения в моей семье были сложные, - рассказывает Евгений. - Воспитывали меня как русского, сейчас я остаюсь им, но одновременно пользуюсь польской культурой моих предков». Польский язык он начал учить в 1997 году. Хотя это звучит банально, он помнит, что на первом уроке в его душе что-то шевельнулось.

Евгений окончил исторический факультет университета в Улан-Удэ, защитил диссертацию, издал книгу о жизни поляков в Бурятии, описал историю и нынешнее состояние католического (польского) кладбища в Нерчинском Заводе, подготовил альбом о польских памятниках в Забайкалье и энциклопедию поляков в Забайкалье.

У них есть здесь кусочек собственной истории: воспоминание о польском восстании 1866 года: «На реке Мишиха произошел бой, в нем погибли 15 повстанцев, один царский офицер и один крестьянин из соседней деревни. Всех похоронили в общей могиле, а на ней поставили крест, который со временем разрушился. В 60-ю годовщину боя комсомольцы установили на этом месте красную звезду, видимо, в знак памяти борцам с царизмом. Они вряд ли знали, что там покоятся поляки».

В 1993 году по инициативе Вацлава Соколовского Национально-культурная автономия поляков возвела там новый крест, хотя никто не знает, стоит ли он точно над могилой, потому что точное место захоронения уже никто указать не может. «Никто из моих братьев и сестер не интересуется Польшей», - говорит, не удивляясь и не предъявляя им претензий, Евгений. Так сложилась судьба, здесь их дом. И его тоже. «Когда я вижу в Европе азиатов, у меня на душе становится как-то тепло, я чувствую, что это свои», - признается он.

Евгений Семенов работает в Восточно-Сибирской государственной академии культуры и искусств, преподает музейное дело. Он заместитель председателя «Наджеи» и ее надежда: его польским языком можно заслушаться. Сейчас Евгений пишет седьмой том работы о поляках в Бурятии. Он может рассказать историю каждого памятника старины в Улан-Удэ, каждого дома, особенно если в нем жили поляки. Он знает, где можно попробовать лучшие «позы» - бурятское блюдо, которое представляет собой завернутый в тонкое тесто фарш из баранины, говядины и свинины, варящийся на пару.

Когда Евгений смотрит на трубы построенной еще в 30-х годах теплостанции, из которых постоянно валит густой дым, закрывающий солнце, его разбирает злость: на Москву, которая не охраняет природу Бурятии и высасывает из Сибири золото, нефть, газ, людей. Все больше народа уезжают за Урал, там лучше климат и больше работы.

Непомуцен и Никодемович

В домашнем архиве Изольды Новоселовой из рода Коперских сохранилась единственная фотография прабабки, сделанная в Варшаве. «Я думаю, этот снимок она послала сыну в Иркутск». У прабабушки было поместье в Бресте. Ее муж, то есть прадед Ян Непомуцен Коперский, умер еще до январского восстания. Когда оно началось, дедушка учился в Варшаве живописи и скульптуре.

Он присоединился к кинжальщикам, вешавшим царских жандармов. Его приговорили к 15 годам ссылки. В Иркутск из Варшавы он шел 10 месяцев. «На берегу Ангары, сейчас это рядом с улицей декабристов, у городской заставы, были камеры, где держали ссыльных. Дедушка тоже там был», - рассказывает Изольда Новоселова. Чтобы чем-то занять руки узник лепил из хлеба фигурки.

Их было, видимо, много, потому что надзиратель донес начальству, что заключенный Коперский не хочет есть русский хлеб. Губернатор, увидевший хлебные скульптуры, нанял Коперского ремонтировать свой дворец, и он проработал там два года, пока кинжальщиков не выслали из Иркутска.

Мир тесен: в Усолье-Сибирском в ссылке находился варшавский друг Коперского Юзеф Кейсевич. Он женился на Веронике Шулецкой. «Она была дворянкой, тоже ссыльной», - рассказывает Изольда наполовину по-польски, наполовину по-русски. Дружба в ссылке продолжилась и укрепилась женитьбой Коперского на дочери Кейсевича: ему было тогда 46, ей - 21.

Изольда начала учить польский в 60 лет еще во времена польско-советской дружбы. Это был иркутский клуб «Висла» - предшественник созданного в 1990 году культурно-просветительного общества «Огниво», которое десятью годами позднее было преобразовано в одноименную Польскую культурную автономию города Иркутска.

«Огниво» - название символичное, с одной стороны, оно отсылает к духовной связи с Польшей, с другой - к Польскому обществу начала XX века, которое было организовано ссыльными поляками, не вернувшимися на родину. Они осели здесь, но родина не покинула их мыслей и сердец. «Однажды, еще в "Вислу" пришло письмо из города Люблин.

Профессор истории Чвиклиньский приглашал кого-нибудь в Польшу». На приглашение откликнулась Изольда Новоселова, ей хотелось увидеть эту страну, а, главное, найти следы своей семьи и узнать, почему дедушка не вернулся туда даже после амнистии. В ее иркутском доме не осталось никаких документов, родители сожгли все в 30-е. Польскому языку они ее не учили: это бессмысленно, все равно ты никогда не поедешь в Польшу. Лучше было не произносить польских слов и не говорить о своем происхождении.

Изольда искала, Чвиклиньский ей помогал, но Никодемовича Коперского, сына Юлии, им не удалось найти ни в одной приходской книге. Все подробности, которые удалось узнать в процессе продолжавшихся восемь лет поисков Изольда рассказала своей дочери, Елене Шацких. Елена - вице-президент «Огнива», она работает врачом, а польский язык учила тоже во взрослом возрасте.

 «Оказалось, что дедушка сообщил неверные данные, чтобы защитить мать от конфискации поместья. Он не думал, что эта минута навсегда изменит его жизнь, что ему придется остаться в Сибири. Впрочем, большую часть имущества все равно конфисковали, потому что прабабушка прятала у себя двух раненых повстанцев», - рассказывает Изольда.

Дни, месяцы, а потом годы провела госпожа Новоселова в иркутском архиве, который пережил пожар города, революцию, белую армию, Колачка, коммунистов, Вторую мировую войну. Она нашла документы, связанные с историей деда, а заодно восстановила 800 других польских биографий в Сибири.

 Этот труд - тысячи исписанных мелким почерком страниц, она хранит в квартире в одном из спальных районов города, куда она переехала, после того, как снесли ее деревянный дом. Она живет с мужем и кошкой Мушкой. Почти в каждом сибирском доме есть кот или кошка, нужно же кого-то любить и выказывать кому-то знаки этой любви, а люди не всегда этого заслуживают.

Елена Шацких говорит, что архив достанется ей в наследство от мамы. Нужно прочитать каждую страницу и перепечатать на компьютере. Лучше всего успеть это сделать, пока мама жива, потому что она делала в записях понятные ей одной сокращения. Иногда они обсуждают, не захотелось ли бы какой-нибудь польской организации купить этот архив. «Столько лет работы, столько усилий. Было бы обидно, если это пропадет, да и хотелось бы, чтобы мама что-то от этого получила», - признается Елена.

Ее мать приглашали переехать в Польшу. Но зачем? В Иркутске она прожила всю жизнь, получает пенсию, а там она была бы чужой - русской. Ее сестра вернулась из Казахстана в Польшу и пожалела. Со своей пенсией она оказалась там нищей.

Елена почувствовала на своей шкуре, что это значит. Она ездила на стажировку в одну детскую клинику в Польше. На каждом шагу ей пришлось доказывать, что она не глупая, что у нее нормальное образование. Двоюродный брат Елены Сергей, стоматолог, уехал в Польшу. И какой был прок от таланта и диплома? К нему отнеслись так, будто он отбирал у кого-то хлеб. Что же, рассказывать всем вокруг, что его дедушка участвовал в восстании, сообщает inosmi.ru

Фото: atv.odessa.ua

Автор: