Где она, Внутренняя Монголия?

Авторская колонка 

Начался дружественный визит в Бурятию партийно-парламентской делегации из Внутренней Монголии

«Внутренняя Монголия существует везде и нигде, проехать туда никак, войти нельзя, увидеть нереально, а потрогать невозможно», — говорится в Абсурдопедии. На самом деле ее можно увидеть и потрогать, ведь Внутренняя Монголия — это китайская провинция, а ворота в нее — это известная Маньчжурка. Провинция богата природными ресурсами, в том числе углем и нефтью, обладает развитой промышленностью и сельским хозяйством. Проживает в ней более 23 млн. человек. Торгово-экономические связи Бурятии с ней разнообразны, не менее интересны личные контакты и судьбы.

В 20—30-е годы прошлого века русских там было не меньше, чем китайцев. Сейчас их осталось там порядка 5 тысяч. В г. Эргун сохранилась даже построенная ими православная церковь.

Во Внутренней Монголии бурятско-эвенкийский симбиоз выглядит зеркальным отражением ситуации в Бурятии. Там живет около 26 тысяч эвенков в собственном хошуне, а в нем есть сомон с 7 тысячами шэнэхэнских бурят. И те, и другие поддерживают тесные личные и культурные связи с сородичами в республике. Так, законсервировавшиеся во времени и пространстве шэнэхэнцы в лице Бадма-Ханды Аюшеевой, Дашимы Соктоевой и других внесли мощный импульс архаики в профессиональные бурятские фолк-коллективы.

Русское влияние на культуры шэнэхэнцев и эвенков сохраняется до сих пор. Например, буряты, перебравшиеся через границу в начале прошлого века, единственное национальное меньшинство в Китае, кроме русских, умеющее печь настоящий хлеб, экзотический там продукт. Тамошние буряты называют стакан «астканом», мотоцикл «мотором», нитки «нитхэ». Эвенки в китайской тайге носят русские имена, старики крещены, конфеты — это «конпетка», табакерка — «банка», печь — «печье», шофер — «шопер», хлеб — «клеба», туфли — «тупля». Особенно забавно звучат в их устах подзабытые в России слова «губерния», «контора».

А лет восемь назад в Баргузине появились баргуты и увезли во Внутреннюю Монголию горсть родной для них земли. В 2003 году они отметили 370 лет ухода из Баргузина и создания там Шэнэ Баргэ — нового Баргузина. Но до сих пор они помнят свои святыни — Байкал и священную гору Барагхан — и теперь каждый год приезжают к ним. А баргузинцы ездят к ним с ответными визитами.

Сейчас столица Внутренней Монголии Хух-Хото, побратим Улан-Удэ, все больше натягивает на себя одеяло столицы всего монгольского мира. Его конкурент Улан-Батор имеет творческий потенциал для роли культурной метрополии, но у него нет денег. А еще при Потапове в Бурятию приезжал первый секретарь провинции с целью поиска точек приложения свободных капиталов. Пекин рекомендовал региону, имеющему 2—3 млрд. долларов прибыли ежегодно, вкладывать их в сопредельные страны — Россию и Монголию.

Сосредоточенные в трехмиллионном Хух-Хото огромные деньги уже притянули легких на подъем артистов и спортсменов из Бурятии. Туда переехал из Улан-Удэ композитор Наранбатор с дочерью Нар-Оюу. Там выступали Чингис Раднаев, дуэт Тогочиевых, недавно на фестиваль моды монголов мира ездила Софья Ни с моделями. Ездили наши борцы на турнир по национальной борьбе. Кстати, компанию им составляли коллеги из Монголии, Тувы и Калмыкии. Собственно, это и есть весь монгольский мир, взаимодействующий с русским и китайским мирами. Поэтому кто главный в треугольнике Улан-Удэ — Хух-Хото — Улан-Батор — в исторической перспективе вопрос отнюдь не риторический, так же как вопрос: «А что лучше — вилки или палочки для еды?».

Автор: