Главный редактор "Эха Москвы" Алексей Венедиктов, который приехал в Бурятию в качестве хедлайнера "Байкальского информационного форума", взял интервью у главы Бурятии Алексея Цыденова. Они поговорили об экологии, языке, детских садах и многом другом. Приводим самые интересные фрагменты беседы. Полное интервью можно послушать на сайте радиостанции "Эхо Москвы".
О крови и языке
― Когда я готовился к интервью, я увидел по отношению к вам слово, давно забытое из Майн Рида: «метис». Вы, поскольку, как я понимаю, папа – бурят, мама – русская, вы себя метисом ощущаете?
― Начну с кровей. У меня 50% бурятская кровь, вторы 50% — там русская кровь. Не знаю, можно ли выделять украинскую, — то и украинская кровь и еще не четвертушку или осьмушка – кавказская кровь.
― Но, Алексей, когда в Москве, это не имеет значения. Москва – это имперская столица, все перемешались… Вы приехали, главой Бурятии избрались, и тут вот началось…
― Ну, наверное, уже обурятился. То есть я особо бурятом себя не воспринимал, когда жил в Москве. А здесь – наверное, больше бурят.
Сейчас с языком тоже не очень хорошо. Физически нет времени учить. Но какие-то вещи я еще с детства немножко помню. Какие-то вещи уже из официальных поздравительных речей, так или иначе, выучил. Но так, чтобы разговаривать, пока не готов.
― А как вы собираетесь внутри Бурятии поддерживать сохранение идентичности?.. Скажем, я познакомился с массой людей, которые говорят: «Мы буряты, но мы языка не знаем, но бы буряты – зачем нам учить язык? Чего нам надо-то? Мы буряты».
— Все-таки язык формирует образ мышления. Немецкий язык формирует один образ мышления. Английский язык, где меньше прилагательных, больше глаголов, формирует другой образ мышления. Русский язык — безусловно, богатство русской души, оно отражается в языке или следствие языка, то есть у нас такой, описательный язык со своей глубиной. И бурятский язык со своими особенностями, он тоже формирует свое мышление, свою культуру и свое восприятие мира и дальнейшую трансляцию этого восприятия.
― Как-то очень философски.
― Сейчас я переведу. И, соответственно, хотелось бы, чтобы язык не стал декоративным и все-таки сохранился как язык общения, язык, на котором люди думают. Я не поддерживаю то, что надо языку учить всех жителей Бурятии, то есть у нас русские и другие национальности, и насильное изучения языка национальной территории, считаю нецелесообразным. Но если родители говорят, дети говорят на родном, ну бурятском, это бы неплохо сохранить. Но если ребенок на языке говорит только дома и нигде больше, то язык не сохранится.
И нельзя язык учить в школе как иностранный. Если учишь язык в школе два дня в неделю по два часа, как английский мы учим, то кто у нас в России говорит на английском, как на родном? Хотя мы все в школе его учим и в институте учим. Поэтому чтобы язык сохранялся, нужна среда общения. И среда общения должна быть дошкольная. В школе сложно сохранить среду общения. Все-таки мы понимаем, что уже в других условиях реально живем. Но дошкольная среда общения – это детские сады – если там языковая среда общения бурятская – там в бурятских селах, в бурятских районах, — то тогда язык, если ребенок на нем до 7 лет разговаривает, он сохранится. И дошкольная составляющая, на мой взгляд, она наиболее важная, потому что в школе можно учить там грамматику, написание и всё остальное и два раза в неделю, сколько-то часов академически. Но если ты на этом языке не разговариваешь и не думаешь, то всё остальное – это ерунда.
― Скажите мне, вот вы пограничное место, субъект: существует ли опасение, что большой приток монголов и китайцев, он растворит, что ли, бурятское население – поглотит, растворит?
— Две вещи. Ментальное восприятие местным населением такого подхода крайне негативное. Очень дружеское, братское отношение к Монголии, при этом нет никой угрозы того, что монголы тут приедут и кого-то ассимилируют. Монголов самих мало, там их 3 миллиона, им бы у себя разобраться и самим бы устоять против китайцев и там не раствориться. Тут вопросов ассимиляции с монголами нет. Но ассимиляция бурят с монголами — как ассимиляция русских с украинцами, то есть это немножко не та сфера, которой нужно опасаться.
Ментальный, внутренний настрой такой, что породнение, объединение с китайцами не грозит.
Инвестиции
― Тогда сразу уйдем к инвестициям. Вы в мае, давая интервью «Эху Москвы» на Санкт-Петербургском форуме, говорили о китайских инвестициях, о проблемах, прежде всего, в лес, что называется. Но при этом вы всё врем говорите — я смотрел ваше интервью, — что бюджет дефицитен— 25. И расходы – за 50 миллиардов рублей. Удвоение. То есть можно, конечно, ходить по Москве и просить, но с учетом всего вам всегда говорят: «Мы вам удочку, а не рыбу».
― Успехов достаточно много уже, если честно. Это не китайские инвестиции. Это наши инвестиции, российские. А если говорить про китайские инвестиции, китайских инвестиций пока еще новых не возникло ни рубля.
Мы все-таки достаточно избирательно подходим к тому, какие инвестиции мы привлекаем. У нас много предложений о том, чтобы сделать здесь много дешевых гостиниц и принято много дешевых туристов из Китая. Мы осознанно не поддерживаем такой подход. У нас есть пример соседей, когда миллионы туристов, которые формируют минимальные доход и максимальную нагрузку.
Едут в основном по профсоюзным путевкам, то есть ничто не тратят, не создают добавочной стоимости для местного населения, но создают нагрузку на территорию – и на природную территорию и на социальную сферу. И мы с китайскими инвесторами в постоянном общении. Мы от них не прячемся, но мы изначально ставим ту планку, на которую рассчитываем.
Первое, если про туризм, — это туризм 4 плюс. Второе: это туризм, который на накладывает нагрузку на территорию, экологию, а наоборот, создает инфраструктуру, которая позволяет беречь территории: это очистные, правильные гостиницы, пешеходные тропы и прочие вещи. Это не массовый туризм, это избирательный туризм. Второе: мы в переговорах сразу говорим, что 80% — это наши работники, 20% — это могут быть…
Байкал и экология
— Есть ли у вас понимание, возможно ли решение проблемы: Байкал и мусор?
― Возможно. Сначала скажу, какие проблемы есть. Первое: у нас на прибайкальской территории действует 5 правовых режимов: водоохранная зона, рыбоохранная зона, зона наследия ЮНЕСКО, центральная экологическая зона, байкальская природная территория.
Я расскажу, что нельзя делать в рамках этих пяти зон. Нельзя добывать там полезные ископаемые. Минеральная вода тоже относится к полезным ископаемым, песок, щебень – тоже к полезным ископаемым. Ничего нельзя добывать. Нельзя строить автозаправочные станции. Те, которые сейчас построили, их нельзя реконструировать. То есть…
— Они старенькие.
― Нет, они, слава богу, новенькие. Это с 12-го года вступили все… То есть их можно сейчас только доэксплуатировать до состояния…
― Стареньких.
— Стареньких, да. Нельзя размещать кладбища. Полностью запрещен оборот земли. То есть мы не даже многодетным семьям не можем землю дать. Нельзя размещать полигонов отходов, никаких нельзя размещать.
― Пока надо приветствовать, хлопать. Молодцы! В чем засада? Вы же не объясняете, вы говорите, чего нельзя. Я говорю – правильно! Нечего строить там автозаправку, нечего размещать там кладбище!
— У нас там 70 населенных пунктов. И там порядка 80 тысяч человек живет вне закона.
— Что такое вне закона, вы меня извините ради бога?
― Нельзя ездить по дорогам без твердого покрытия. Нельзя парковать машины без стоянки без твердого покрытия. Во дворе нельзя машину держать без твердого покрытия. Ну, как это комментировать.
― А зона сколько?
― Там от 40 до 80 километров вокруг Байкала. Поэтому эти все ограничения приводят к тому, что даже то, что нужно делать, все равно не делаешь. Президент, когда был в августе прошлого года, он тоже всё послушал, дал ряд поручений, как все-таки настроить более-менее ситуацию, чтобы не доводить ее до абсурда.
— Ну, и как поручение президента за год?
— Часть решилось у нас. Мы скорректировали водоохранную зону, хоть ее сделали научно обоснованной. Потому что ранее установленная зона не была научно обоснованной. Я не знаю, там сроки поджимали сроки каким-то образом: где-то водоохранная зона идет по границам административных районов. Граница административного района привязана к водоразделу… Сейчас ее немножко сократили. В населенных пунктах они идет порядка 200 метров от границы воды. За пределами населенного пункта, она опять уходит за 40 километров.
Нужны полигоны. В пределах центральной зоны полигоны строить нельзя, соответственно, у нас пока ближайший полигон, который к Байкалу относится – это Улан-Удэ.
― Это 160 километров.
― Это от ближайшей точки Байкала, а со всего побережья еще дальше везти. И то, что мы сейчас заключили договор с оператором по обращению с отходами – вот он сейчас считает, сколько будет стоить этот вывоз. Примерно посчитаем, понимаем, сколько будет стоить будет вывоз. Он сейчас будет свои тарифы защищать у нас. Территориальная схема обращения с отходами. Там предусмотрено строительство 23 полигонов вне центральной экологической зоны, но хотя бы приближенно может быть. А цена вопроса – около 5 миллиардов рублей. Понятно, что у нас таких денег нет. В тариф мы это не заложим. То есть мы на людей плату за мусор не заложим.
В общем, если все проблемы по мусору переложить на население, то тариф вырастает в 6 раз. Понятно, что мы это себе позволить не можем. Даже не рассматриваем как вариант. Поэтому сейчас работаем по программе "Охрана озера Байкал". Есть поручение президента ее (продлить?) Пытаемся туда заложиться по полигонам, по ликвидации старых свалок. Старых свалок у нас 137, которые надо рекультивировать.
Детсады
― Последний вопрос. Не могу не спросить. Сегодня, когда я говорил с редакторами газет, и подходили люди – это проблема детских садов. Я обещал не влезать во внутреннюю позицию, но внутренняя – она внутренне-федеральная. Значит, разговор общий такой: «Глава ничего не говорит; деньги есть; очередь длинная; садов не строят – мы ничего не понимаем». Ну, давайте через меня тогда, что ли.
― Досадно, что говорили, что я ничего н говорю. Достаточно много я давал комментариев.
― Первое: У нас 25 тысяч человек в очереди стоит в возрасте от 2 месяцев до 7 лет. А в возрасте от 3 до 7 лет – 5 800. Из них 4 800 – это в городе Улан-Удэ. Это реальная проблема. Мы оцениваем, что из этих 25 тысяч реально – 12 тысяч детей, которых родители прямо сейчас готовы отдать в детский сад. Понятно, что с 2 месяцев до 3 лет становятся просто заранее.
Поэтому 25 тысяч – это такая цифра виртуальная. 12 тысяч по нашим оценкам – это реальная цифра. 5 800 – которые от 3 до 7 – это реальная цифра, это, действительно, те, кто хотят попасть в детские сады. Детских садов не хватает. Был у председателя правительства в июне месяце, получили поддержку. Мы сейчас в Министерстве просвещения все материалы обосновывающие отправили. Сейчас идет работа по формированию бюджета на ближайшие три года. Уверен, что какие-то деньги будут. Уже сейчас, во-первых, есть… Мы два детских сада покупаем…
― Что такое – покупаем?
― Мы не заказываем строительство. Мы объявили рынку, что у нас есть деньги купить готовые. И сейчас уже есть строитель, который строит два детских сада, в этом году он их построит, и мы купим готовые объекты.
― Что такое два детских сада в условиях, скажем, 12 тысяч…
— Да, безусловно, что это капля в море, но это хотя бы капля. Минимум 4 миллиарда надо на детские сады. И 4 миллиарда на школы, на ликвидацию третьей смены. То есть пока поддержка есть. Пока не легло в виде конкретных сумм в бюджет, но работа ведется. То есть если у меня есть определенный скепсис по полигонам, то здесь у меня по школам уверенность – 90%, по детским садам – 70%. Я думаю, что мы войдем..
Заключение
― Последние два коротких вопроса. Когда вы приехали сюда уже на постоянку как временно исполняющий, что вас удивило? То есть вы не ждали – а вот оно есть.
― Удивило тосовское движение. ТОС – территориальная общественная самоорганизация. Все мы знаем, что такое субботник. Все мы ходим на него раз в год по великим праздникам. А здесь это круглый год и постоянно. У нас в республике 1170 ТОС. И ТОСы занимаются уборкой территории, покраской заборов, строительством детских площадок, храмов, библиотек, спортзалов…
И на это предусматривалось ежегодно — в прошлом году 45 миллионов рублей, эти деньги идут ТОСам, но не как субсидия на какую-то деятельность. А сначала ТОСы что-то делают, потом, в конце года проводится подведение итогов, и занявшие призовые места получают премии от 80 до 250 тысяч рублей. Получат далеко не все и не те деньги.
Мы считали, в предыдущие годы: эффект от ТОСов 1 к 7, то есть на тот рубль, который идет из бюджета, 7 рублей – если оценивать работу саму и материал, потому что кто-то доску, кто-то краску. 1 к 7 эффективность.
Мне один знакомый губернатор из центральной части России, откуда начиналось, на самом деле, он с гордостью говорил, что у них 4 к 1. Я даже не стали говорить, что нас 1 к 7.
― Это вас удивило в плюсе. А что вас расстроило, чего вы не ожидали?
― Такое количество экологических ограничений. Я не все запреты сказал, там много других запретов еще действует. Например, у нас экологическая экспертиза проводится на любую стройку: школьное футбольное поле, цветочный ларек – нужно пройти экологическую экспертизу. Сам объект может стоить 200 тысяч рублей и строиться два месяца. Экологическая экспертиза будет стоить 300 тысяч рублей и проходить три месяца. То есть у нас все проходит экологическую экспертизу.
