Он – старый еврей, радующий людей, хитрая барыня, безработный учитель французского языка, титулярный советник и пьяный сосед Марии Петровны. Он – заслуженный артист Бурятии, «звезда» Русского драматического театра и «Молодежки» Леонид Иванов.
Его роли захватывают внимание зрителей буквально с первого выхода или слова благодаря искренности на сцене, правдивости образа, обаянию. Каждая его работа – это что-то удивительное, не похожее на другие роли, представляющее гармоничное слияние с героем. Леонида Иванова уже не видишь на сцене, а только того, кого он сегодня играет. В театре по-доброму его называют «дядя Леня», потому что в нем есть эта бездонная бездна доброты и философской глубины, но и «чертовщинки» в глазах, без которых в актерской профессии не обойдешься.
Многие помнят Леонида Анатольевича в спектаклях МХТ: «Брат Чичиков», «Самоубийца», «Женитьба», «Бесы». Сегодня он играет практически во всех спектаклях театра Бестужева: Игорька во «Фронтовичке», Амедея в «Месье Амедей», Мармеладова в «Преступлении и наказании», соседа в «Осеннем марафоне», Господина в «Лунном чудовище», архиепископа в «Ричарде III» и даже Мурзавецкую в «Волках и овцах».
Мы встретились с Леонидом Ивановым в преддверии 90-го юбилейного театрального сезона, открытие которого состоится 28 сентября спектаклем по пьесе А.Островского, и поговорили о жизни, театре и зрителях.
– Леонид Анатольевич, расскажите немного о себе? Вы мечтали стать актером?
– Я родился в городе Шелехов Иркутской области, там закончил школу. Хотел окончить 8 классов, но одноклассницы уговорили остаться, скучно им было без меня (смеется), поэтому окончил 10. В Иркутское театральное училище меня отправила сестра, сказала: «Что будешь болтаться до армии, иди, поступай». А я на гитаре играл, пел неплохо, пошел. Недавно вспоминал этот момент. Я пришел в училище, а там полумрак, в конце коридора стол, за столом сидит женщина, рядом паренек стоит. Я подошел, спросил, какие документы надо сдать, что готовить, мне ответили, что басню, стихи, прозу. Когда вышел, меня, как ошпарило, – я все это уже видел, вплоть до полумраков, женщины, паренька. Дежавю.
– То есть у вас не было желания стать актером?
– А у меня и сейчас его нет. Когда только входишь в профессию после учебы, думаешь, вот сейчас и начнется вся твоя жизнь, все только впереди, и было желание, и горело все, мы, молодые, хотели дерзать…
– А как вы попали в Улан-Удэ и «Молодежку»?
– После полугода учебы я бросил театральное училище. Подумал тогда: «Чем я занимаюсь, какой ерундой?» Меня, конечно, отговаривали, говорили: «Не забирай документы, отслужишь в армии, вернешься, у тебя способности». Но я тогда думал: «В театр – никогда, нет, нет, только не театральное». Но после армии меня пригласили в театральную студию, руководитель Александра Малыгина меня буквально выцепила в книжном магазине, когда я просматривал театральную литературу. Наш коллектив даже получил звание народного театра, ставки появились. Александра Михайловна настояла, чтобы я поступил во ВСГАКИ, а здесь у нас преподавал Анатолий Борисович Баскаков. Помню, сдавал спектакль и подал заявку, чтобы кто-нибудь приехал и посмотрел его. Приехал Анатолий Борисович. Я ему: «Ну, как спектакль?» А он: «Да, спектакль – ерунда. Я к тебе по другому поводу, хотим восстанавливать «Самоубийцу»…» Он приезжал и говорил: «Что ему тут делать, вы же понимаете?», настоял, чтобы я приехал в Улан-Удэ.
– А ваши близкие никогда не отговаривали бросить театр?
– Родители постоянно об этом говорили: «Ну, Ленька, ну, ты связался, иди, работай нормально, что ты, в самом деле!» Помню свой сон: мы с нашим народным коллективом где-то в поле, все бегут, меня поздравляют, на небо показывают. Я посмотрел вверх, а там тучи, небо развезлось, оттуда на меня смотрит лик, смотрели мы с ним друг на друга несколько секунд, и все пропало. Проснулся, подумал, что опять какое-то навязывание театральной работы. Все получилось случайно: если бы не сестра, если бы не кружок, если бы не Баскаков, и не было бы меня здесь, работал бы на каком-нибудь алюминиевом заводе в Иркутске.
– Вы же звезда Молодежного театра, ваши работы помнит весь город. Вы и сейчас там играете…
– Окончить училище или институт – это полдела, только самое начало. Начинающий актер, как какая-то жидкость, еще не устоявшийся, еще не нашедший своего, он готов ко всему, мягкий, размятый, готов к экспериментам. И «Молодежка» для меня была продолжением учебы. Я все-таки понимаю в театре и могу отличить искусство от шелухи. А Анатолий Борисович большой художник, в нашем регионе – великий художник, и я, говоря это, ни сколько не кривлю душой, настоящий мастер. Он стажировался у Марии Иосифовны Кнебель. И мы впитывали у него его знания. Сегодня ругают систему Станиславского, говорят, это старый век, что этого сегодня не надо, а мы воспитывались на ней, на нее работали не только Станиславский, а многие хорошие актеры. Я рад, что в свое время получил эти знания.
– Есть такие роли из работы в Молодежном театре, которые хотелось бы вновь сыграть?
– Я последнее время часто вспоминаю тексты тех ролей, того же «Самоубийцы», «Чичикова», они откуда-то сами возникают в моей голове. Уже столько лет не играл, пора бы забыть, а они всплывают все чаще и чаще. Может быть, нехватка актерских спектаклей, то, что сейчас делает Сергей Левицкий, – это больше режиссерские спектакли. А вот «Волки и овцы» – актерский. Я вижу, как там Настя Турушева хорошо работает, как она «купается» в роли, Володя Барташевич, Стас Немчинов. А когда актеры начинают «купаться» в роли, это и зрителю нравится, и им самим. А если говорить о «Молодежке», то в каждом спектакле было то, что хотелось бы повторить. Мне жаловаться на роли не приходится. Но, пожалуй, Жевакина в «Женитьбе», это для меня вымученная роль, и спектакль хороший, душещипательный.
– Сегодня в Русском драмтеатре у вас такие разноплановые роли...
– Это не моя заслуга, я мало в чем себя вижу. Наверное, надо сказать спасибо Сергею Левицкому, он видит что-то во мне такое, чего я сам не замечаю. Меня Даша Баскакова спрашивала: «Какую бы роль я хотел сыграть?», а я не знаю, не вижу себя ни в том, ни в этом, исчезла картинка. Но благодаря режиссеру, он находит такой материал и делает такие спектакли, в которых можно быть разноплановым актером. Тот же «Осенний марафон», значит, что-то во мне есть от Евгения Леонова.
– Да, многие говорили, что вы на него похожи.
– Но мы создали совсем другой образ. В фильме Данелии пьянство героя не выходило на первый план, все же это питерская интеллигенция, и если он сантехник, то интеллигентный, а мой герой, как напьется, так сразу… страшный человек.
– Ну, а все-таки есть любимые роли?
– Сейчас у меня любимая Мурзавецкая. Я еще до конца ее не решил, она все-таки женщина, пусть и мужицкого склада: от внешности до характера. Поэтому пытаюсь в ней найти пару женских движений, например, отбросить волосы назад, хотя боюсь, что рукой проведу, и парик слетит (смеется). Ищу в ней женские, родственные чувства хотя бы по отношению к Мурзавецкому, племяннику, какую-то любовь. Он все-таки вырос у нее на руках, она его воспитывала. Ну, воспитали такого дурного, а что делать, он все же-таки барин, как ни крути.
– А в бытовом плане легко?
– Как ни странно, да. И платье, говорят, хорошо село, подошло, как надо.
– А что по поводу вашего Мармеладова?
– Кстати, это именно та роль, которую я давно выносил. Когда я впервые читал роман «Преступление и наказание», а это было давно, то почему-то уже тогда понял, что это моя роль, что я ее сделаю на раз. Мне там ничего не надо говорить, подсказывать, режессировать, я ее просто чувствую. А когда объявили, что будем ставить Достоевского, то я понимал, что с этой-то ролью справлюсь, а мне было интереснее попробовать роль следователя Порфирия Петровича, но режиссер сказал, что у нас его не будет. А роль Мармеладова у меня внутри уже сидела, я ее продумал, «выносил» в голове и «отложил на полку», нужно было только вернуться к ней. Хотя может я и не прав. Мы, актеры, думаем о себе что-то такое великое, а на самом деле нам нужно играть только «кушать подано».
– А как складывались ваши отношения со спектаклем «Фронтовичка»?
– «Фронтовичка» была для нас: и для актеров, и для театра, и для зрителей чем-то новым, интересным, непонятным. Это уже сейчас, через несколько спектаклей, начинаешь понимать режиссерский стиль и почерк. А тогда мы не понимали, что от нас хочет режиссер, но очень старались. И я рад, что спектакль так прогремел, полюбился всем.
– А какой спектакль Сергея Левицкого вам нравится больше всего?
– Сейчас «Ричард III», может, не все я в нем принимаю и соглашаюсь, но мне безумно нравится, как в нем работает Володя Барташевич. Да и в целом мне нравится, как режиссер его решил. Это трагедия. А разве не трагедия человека? Не трагедия, когда убивают одного, второго? Но, как говорил Станиславский: «не красьте одной краской, нельзя играть белое без черного и наоборот», поэтому здесь есть юмор, и сочетается все.
– Ну, может, есть такие роли, которые хотелось бы сыграть?
– Я сейчас нахожусь в таком состоянии, что у меня нет каких-то желаний или амбиций брать ведущие роли. Ну, может пока нет. Мне нравится, как в «Ричарде», вышел, перекрестил рамку, получил свои аплодисменты и все, хватит. Или мне сейчас нравится роль Мужчины с усами в спектакле «Вдох-выдох».
– Каким должен и не должен быть актер?
– Актер должен гореть, всегда гореть и быть готовым к экспериментам. Не должен быть таким, как сейчас я. Но я понимаю, что у меня это уйдет, и я снова загорюсь, попробую стать им.
– А что вас несмотря ни на что заставляет заниматься этой профессией?
– Юмор, присущий актерам. Сцена – это все-таки болезнь, если ты на нее попал один раз, и сцена тебя приняла, все, просто так не уйдешь, это живые вещи. Что меня держит? Я понимаю, что я не люблю заниматься одним и тем же делом, и поэтому иногда устаю от театра, мне хочется заняться чем-то другим, но потом наступает время, когда я снова скучаю по сцене, хочется снова пообщаться со зрителями. Я вообще люблю общаться со зрителями со сцены. Не знаю, замечали это или нет, я практически в каждом спектакле ищу маленькую лазейку, люфт, когда я конкретно разговариваю со зрителем. Практически во всех спектаклях, даже в тех, где у нас присутствует четвертая стена, пытаюсь найти щелку, чтобы туда заглянуть, приподнять эту четвертую стену. Поэтому Мармеладов в этом отношении – находка. Я работал в «Молодежке», и для меня маленькая сцена – моя отдушина. И я использую любой момент, чтобы хоть чуть-чуть обратиться к зрителю.
