Многие помнят громкую историю о маленьком улан-удэнце, впавшем в кому во время лечения бронхита в детской клинической больнице на улице Модогоева. В оказании услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни или здоровья, подозревается реаниматолог учреждения.
Мы узнали, как за эти два года изменилась жизнь семьи, фамилия которой стала известна главному следователю страны.
Как это было
Четырёхмесячный Захар попал в детскую клиническую больницу 29 января 2019 года с диагнозом «острый бронхит». Через некоторое время состояние ребёнка ухудшилось, и его перевели в отделение реанимации, где он впал в состояние комы и спустя почти полгода скончался в ДРКБ на проспекте Строителей. Родители мальчика Антон и Татьяна Котенко утверждали, что им пришлось умолять врачей предпринять меры для оказания помощи их сыну. Но им отвечали, что повода для беспокойства нет.
Сегодня супруги готовятся к суду и изучают материалы дела. Им приходится переживать эту тяжёлую историю снова, изучая многочисленные документы.
«Не вижу своего мужа неделями»
Мы обстоятельно поговорили с ними о том, как продвигается дело.
- Татьяна, насколько мне известно, уголовное дело изначально было возбуждено по статье 124 УК РФ (неоказание помощи больному), теперь по статье 238 УК РФ (оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни или здоровья). Вы согласны с этой квалификацией и готовы ли к судебным тяжбам?
Татьяна: - Сейчас, наверное, один из самых важных этапов, которого я боюсь и перед которым очень волнуюсь. Даже не хотела присутствовать на суде, так как трудно всё вспоминать и переживать заново. Мне непонятен ход мыслей реаниматолога, который узнаёт, как мы настроены, очень быстро знакомится с делом. Возможно, хочет признать вину, чтобы уменьшить себе наказание. В то же время, как я поняла, он намерен переквалифицировать статью на 109-ю (причинение смерти по неосторожности), но по ней срок давности уже истёк. Всё, что можно было протянуть, наши следователи протянули. Сначала дело возбудили по ст. 124, сейчас рассматривается ст. 238. Также наказание зависит от того, в первый ли раз человек привлекается, есть ли у него несовершеннолетние дети на иждивении – это смягчающие обстоятельства. Между тем реаниматолог сразу после случая с Захаром в третий раз стал отцом. Насколько нам известно, он уезжал в Якутию, где устроился в медучреждение. Но проработал там недолго и вернулся, как только здесь начались первые нормальные допросы, на которых мы настаивали. Стала мамой и дежурный врач, лечившая Захара. Но сейчас привлекают к ответственности пока только реаниматолога, хотя там целая система.
Антон: - Уже собраны доказательства того, что Захару медицинская помощь, несмотря на все показания, не оказывалась. Несколько часов он пролежал без помощи, из-за чего произошли гипоксия и серьезные осложнения. Перед тем как перевести Захара на ИВЛ, реаниматолог не провёл анализ газа крови. Вообще в тот день он, судя по переписке, которую удалось поднять, занимался личными делами, обсуждал успешную продажу квартиры. Захарик, исходя из экспертизы, впал в кому тогда же, в тот же день, а не через 9 - 10 дней после этого, как нам говорила Егорова. Также нет доказательств, что реаниматолог кому-либо звонил за консультацией и вообще что-либо предпринимал. Когда Захара перевели на ИВЛ, было уже поздно.
- Нашли ли подтверждение ваши догадки о неоказании помощи Захару?
Татьяна: - Что касается доказательств, все они собраны, все наши слова, предположения и логические умозаключения нашли подтверждение. Но окончательно все доказательства, конечно, оценит суд. Что касается ран на затылке и ножках Захара. В 2019 году, когда сын был ещё жив, в Улан-Удэ провели экспертизу, но она ничего конкретного не установила – ожоги ли это, как мы подозревали. Мы не понимаем, в чём была сложность дать конкретный ответ, ожоги это или пролежни, но во время следственных действий в больнице нашли матрасы с подогревом, о возможном применении которых я говорила с самого начала.
При этом в больнице отрицали, что такие матрасы у них есть! Как их только ни пытались скрыть! Мы узнали даже, кто пытался, и свидетели нашлись, которые подтвердили, что у Захара был матрас с подогревом.
- За эти два года, что длилось следствие, ваша семья стала довольно известной в республике. К вам всё ещё обращаются за помощью люди и по каким вопросам?
Антон: - Наверное, я даже не смогу подсчитать количество людей, которые нам написали с просьбой о помощи. В основном те, у кого похожие ситуации. Мы познакомились с огромным количеством людей, среди них как пациенты, так и врачи (множество прекрасных врачей, которые нам помогали и помогают), с разными экспертами (они многое подсказывали нам, поддерживали в некоторых вопросах). К сожалению, встречали и родителей, потерявших ребёнка, но готовых за 500 тысяч забрать своё заявление из следственного комитета. Хотя говорили, что пойдут до конца. Нас тоже не раз подталкивали подать гражданский иск, чтобы мы просили компенсацию. Мы знаем о таком праве, но отказываемся. Посмотрим, когда будет обвинительное заключение. Наша цель не в материальной компенсации. Сдерживающим фактором для преступления является неизбежность наказания. Если не будет ответственности, то преступления будут совершаться пачками.
- Антон, как вы смотрите на проблему нехватки врачей? Многие, кто слышал о расследовании смерти вашего сына, говорят, что «если всех сажать, лечить будет некому».
- Станет некому лечить, если и дальше в здравоохранении будет такой развал. Лечить УЖЕ некому. Но из-за нас ли? Причин много: оплата и условия труда обычного медработника, отношение к нему руководства и коллег... Когда медик видит, что рядом с ним дербанят миллионы, а он сидит на маленькой зарплате, притом с огромной ответственностью, разумеется, он думает: «Лучше я пойду в частную клинику». К нам обращались и районные медики, жаловались на нехватку врачей, отсутствие ремонта в зданиях. Но большинство боятся открыто выступать. Многим было достаточно сообщить своему руководству, что они напишут письмо Котенко, как проблема тут же решалась. Их просили писать «хоть Путину, только не Котенко». Обращались к нам и врачи скорой помощи, и больницы на Модогоева, и РКБ им. Семашко – по ковиду. Была непонятная ситуация, когда в приёмном отделении не платили деньги людям, напрямую контактировавшим с больными (якобы они никак не работают с ковидом). При этом медики трудились в полном защитном обмундировании, у некоторых смены шли по 12 часов. Обращались и водители РКБ им. Семашко, которые возили анализы в лаборатории, забирая их голыми руками, без масок.
- Вас такая известность не обременяет? Ведь у вас свой бизнес, семья.
- Иногда хочется, чтобы тебя никто не знал, по крайней мере, по такому грустному поводу. Например, бывает, на деловой встрече человек считает своей обязанностью что-то мне сказать, поддержать, иначе ему неловко. С другой стороны, отрадно, что даже незнакомые люди нас поддерживают, что мы не одни.
- Вы стали членом Общественного совета при Минздраве Бурятии. Можете ли вы сказать, что что-то изменили?
- Некий сдвиг в сознании жителей Бурятии всё-таки произошёл - люди поняли, что могут очень быстро сплотиться и требовать решения проблем. Ведь все привыкли, что при малейшей огласке все действия ответственных лиц направлены на то, чтобы сгладить углы, дать какие-то комментарии, успокоить население. А когда люди отстаивают свои интересы, как это было с родителями паллиативных ребятишек, тогда с этим просто невозможно не считаться. Люди поняли, какой силой они обладают, когда настойчивы. Однажды мне позвонил человек, у которого тоже была какая-то проблема, и спросил, как попасть к Бастрыкину. Видимо, решил, что у меня есть волшебная кнопка, с помощью которой я оказался на приёме у главного следователя страны. Наша встреча – это закономерный результат долгой работы, хождений, заявлений, жалоб. Нам пришлось поставить на уши всю республику, чтобы нас услышал Бастрыкин.
Татьяна: - Когда кто-то говорит, что мы «пиаримся на смерти своего сына», меня это поражает. Как будто наша цель какие-то личные блага. Я не вижу своего мужа неделями, потому что полдня он на работе, полдня занимается общественной деятельностью. Мы жертвуем своей личной жизнью, чтобы такое услышать о себе! Когда Антон добился хорошего паллиативного отделения для больных детей, одна из матерей написала нам: «Большое спасибо! Мы в таких комфортных условиях ещё не лежали». Для нас лучшей награды не может быть, чем этот результат.
- Ваш сын Федя помнит младшего брата?
- Помнит и любит. Однажды мы принесли домой упаковку с клубникой, и Федя её с удовольствием начал уплетать. Он как единственный ребёнок привык, что всё вкусненькое достаётся ему, и не очень любит делиться. Но в какой-то момент он остановился, попросил у меня блюдце, взял одну большую клубничку и пошёл в другую комнату. Я пошла за ним и увидела, что он положил ягодку у портрета Захара. На следующий день Федя подошёл ко мне такой расстроенный: «Мама, клубничка до сих пор там. Видимо, Захарику не понравилось». Я сказала, что мало времени прошло. Когда он ушёл, я съела эту ягодку и положила на блюдце хвостик. Как он был счастлив, когда увидел его! Сразу начал звонить папе, взахлёб рассказывать об этом происшествии.
Антон: - Когда мы проезжаем мимо какого-нибудь цилиндрического здания, Федя тычет пальцем в стекло и говорит: «Папа, там наш Захарик лежал?». Здание, где лежал Захар в реанимации, было такой же формы. Федя кричал ему в окно, когда мы приезжали к больнице – думал, что он проснётся. Так что любое круглое здание теперь – это реанимация. Ещё Федя иногда смотрит на небо и говорит, что та яркая звёздочка – это наш Захар. А иногда просит завести ещё одного братика.
- Вы вникли во многие вопросы системы здравоохранения за последние два года. Узнали ряд неприглядных фактов. Не возникало ли желания переехать из Бурятии, как это сделала семья Булгаковых, потерявшая сына в прошлом году?
- Да. Узнал, что всё хуже, чем я предполагал и когда-либо мог подумать. Вообще, когда Захарик ещё не родился, я планировал перевезти семью из страны. Думал сделать это, когда Фёдор вот-вот пойдёт в школу и подрастёт Захар. Долго готовился, изучал, думал. Но не суждено было нашим планам сбыться. Сейчас мы уже не думаем о переезде. Пока есть возможность влиять в положительную сторону, я буду влиять. Любым способом буду стараться что-то изменить, сделать лучше, уже не для своего сына, для других детей и взрослых пациентов. Я узнал достаточно о том, как всё работает, чтобы помогать людям - где-то сам, где-то с помощью неравнодушных людей.
- Вы намерены добиваться привлечения к ответственности всех причастных, кого вы таковыми считаете?
Татьяна: - Если бы изначально от нас ничего не таили, не подделывали документы, не врали, а сказали бы честно о состоянии Захара, то сегодня о нас бы никто в Бурятии не знал. Попросили бы прощения просто. Но нет, было несколько версий со стороны больницы: «Всё под контролем! Вам не надо переводиться в ДРКБ, здесь, на Модогоева, вам поможем». Потом: «Не понимаем, что происходит, такого никогда не было». Следующая версия: «А вы богу-то молитесь, вы нам помогаете?». Затем: «У них ребёнок был часто болеющим». Последняя версия меня вообще добила: «Мать виновата!». Это когда мы вас привлекли как СМИ. Я не увидела ни капли сожаления, поэтому требую самого строгого, максимально возможного наказания для этих людей.
