Зимняя мохеровая ночь, что твой шарф, раскаталась от сопки до сопки. Иной раз полетит, кувыркаясь, с неба звезда. Шипя, упадёт, ошкурив стволы лиственниц, в глубь тайги. Перевернётся несколько раз и, свистя, остановится и уйдёт под снег, остывая.
Иногда ссутуленная Баб-яга пролетит, кобенясь, над деревенькой, только и след простыл. Прогудит военный самолёт высоко-высоко. Иной раз, редко, правда, зависнет над крышами НЛО, подрожит, погудит нежно и уйдёт в ледяной космос.
Насмотрится коровушка, чёрно-белой подергает шкурой, шумно дыхнёт и примется за сено. Хрустит оно на зубах. Вот привкус лета — с соседкой Белянкой убегали они за Иенду, за речку, искать иван-чай. Нашли – заночевали там, а утром катались в росах. Только когда невыносимо раздулись розовые вымена, шли тяжело до дому. Доиться.
«Ведёрница», – говаривала хозяйка Марты Баушкадуся. И не били, хоть и гулёна была Марта-то. Маленький Мётра, внук Баушкидуси и Дедвани, лётал на велике по всем падям, ища корову. А найдя, плача от бессилия, Мётра пёр и велик, и Марту гнал под июльским дождём. А когда оставалась пара дворов до дому, выворачивала рогатую голову Марта и плескала куда-то вверх, в лес… садился мальчишечка и плакал, пиная педали, и смешивались слёзы с диким дождём.
Вот привкус июльской грозы, ударила тогда шаровая молния выше стайки глубокой ночью в дерево и как сбрила его. Пень долго горел, потом и дымил долго. Мужики подходили, смотрели, качали головой – знамо дело, Моланья…
Вот сухой осенний стебелёк пробрался, видимо, косили напоследок и срезали уже бескровную траву. Упал стебелёк, но прилип муравейка и дал кислинку в пучке сенца. Таяло во рту сено, подкатывал сон-приблуда… Тихо, уютно и вечно…
Так короталась зима… Как-то стояла корова и задумалась вдруг сильно. Вспомнила, как однажды за речушкой Иендой увидела, как летает стрекоза. Крылья брызгают, висит в воздухе стрекозушка – то чуть выше, то чуть ниже – красота… «А я, — вздыхает коровушка, — большая, да жирная, да деревенская… не могу, вить, летать-то».
И стала коровушка Марта задумываться. Нет-нет да и всплывёт в памяти яркая картина полёта стрекозы. Ночами стали грёзы приходить, накрывали, как летний грибной дождик. Теребили коровье большое сердце. Снились ей тогда лес да травы. Будто новые, блестящие копыта отталкиваются от земли, и видит корова, как летит вниз лес, стадо становится маленьким, похожим на паутов. Они смотрят вверх на Марту. От таких мыслей озноб проходит с головы до кончика хвоста и обратно. Шумно вздыхала Марта, и хотелось ей поговорить об этом с кем-нибудь, да не было никого, разве что приходил иногда ночью старый и беззубый Домовой. Долго сидел на подоконнике, чесался и смотрел в оконце. Жарко ему было в доме, душно. Кашлять охота…. Перебегал невесомо через огородчик в стайку – охолонуться. Улыбался, глядя на коровушку, чесал ей под мордой шею мягкими пальчиками. Мелко-мелко так.
Утром приходил Дедваня чистить стайку и давать сенца. Незлобно материл корову, дымя «Астрой». Марта смотрела на летающие в морозном воздухе узорчатые клубы дыма, выходящего из прокуренных лёгких Дедвани. «Полететь бы», – вздыхала она и покорно переставляла копыта. Приходила доить корову хозяйка, маленького роста, с оцинкованным ведром и желтоватой марлей. Косилась Марта на хозяйку и продолжала мечтать. Терпела, когда Бабдуся жестковатыми и шершавыми пальцами мыла сосцы и разминала их перед дойкой. Слушала, как наполняется ведро.
***
Перестала есть сено Марта в конце января. Осенило её: «Легче буду – быстрее полечу!». Стояли возле неё хозяева, стояли. Посматривали на жёлтые зубы в неработающем рту. Порешили звать Ветеринарнаташу. Попёр Мётра, переставляя чёрные подшитые валенки, вдоль по Заречке, прячась от местных ребят за заборами, к мосту, потом перебежал его. Долго стоял перед зелёными воротами – стеснялся крикнуть хозяев. Ветер сыпал на поднятый воротник и за шиворот Мётре изрядные порции крупных снежинок. Долго страдал мальчишко бы, да муж Наташин вышел покурить на морозце. Заметил, спросил:
– Х**и нада?
Пискливо объяснил Мётра, чо да каво. И побежал назад.
Приехала крупная Ветеринарнаташа, осмотрела корову, ощупала её. Подумав, сказала: «Клизму ставить надо, да и посмотреть». Налила недоумевающей Марте воды в нутро и уехала, держась за мужа на мотоциклике «Восход». Приехала через недельку, а у Марты живот уж подвело и плоские, широкие рёбра пересчитать можно. Помолчала и говорит Дедване: «Зарежьте вы её, да и всё». Марта после этого одумалась и начала потихоньку есть.
Тем временем ветра надули тепло в улицы деревни и стал таять снег. Потом и вовсе исчез, обнажив твёрдую землю. Прошёл уж и женский день. Пасха. Майские праздники. Взяло всё в свои руки зелёное лето.
А мысли Марты потекли дальше. С голоданием не получилось – тогда нужно искать способ другой. А какой? Не одна бессонная коровья ночь прошла. Но, видимо, было угодно коровьему богу – случилось происшествие. Заболела на нижней улице Бабнюрушка. А наводнение было в ту пору в деревне. Не проехать через мосты – вода по ним переваливалась, переваливалась, шумела и бормотала, да и унесла их на хрен. Поплыли мосты в далекие моря, стучась брёвнами в берега. А Нюрушке-то хуже-хуже. Пробрался смельчак — парень Бронников — через реку и бегом в больницу. Там и вызвали из города вертолёт. И вот услышала рассечённая наводнением деревня треск, жужжание вдалеке. Все по привычке стали смотреть по сторонам — нет никого. А стрекот всё шибче, шибче… ближе. И тут дурачок Ёшка, тонкий, в женском платочке повязанный, закричал истошно: «Тама, тамочки». И показал вверх. Все глянули и обомлели… сверху вниз летел вертолёт, блестя на солнце клёпками, разметав мохнатые дождливые тучки. Все метнулись разом по домам. Наряжаться. Ну а потом уже подходили к поляне, усеянной камнями, степенно. Как на праздник шли жители. Вышли все. Даже один парализованный дедушко. Как рукой сняло! Смотрел на чудо техники, щурился. Запоминал.
Марте крикнула соседская Белянка: «Там штука прилетела». И побежали все к вертолёту. Подошли Пестряковы козы. Локотаева козёл с козою и козлятами приплелись. И число их семь. БабАлина Субботка с одним рогом. Телята, сбившись в кучку, стояли и моргали. Мереховский мерин неслышно подошёл, посмотрел на всех и встал, вздыхая, переступая на месте. Петух чей-то привёл кур, и они делали вид, что собирают червей. Стояли ребятишки, распустив сопли. Собаки прибежали, по этому поводу сорвавшись с цепей. То тут, то там дрожали красные языки.
Вертолётик долго приноравливался, высматривал и наконец ткнулся тремя колёсами в зелёную, колыхающуюся, словно море, траву. Выдох восхищения прошёл по всем, кто смотрел на это. Особенно смотрела Марта, онемев от восторга и благоговения. Вот оно… Вот как летать-то нужно… Да… Она закрыла глаза, набрала воздуха в лёгкие и сколько было мочи заревела от счастья…
Бабы заголосили: «Чо теперя будет-то. Говорят, всех забирать будут. На небо». Панику прекратил Иван Непомнящий. «Ша, – сказал он, – эртолет бабку в город доставлять прислан, в больницу, а не по ваши души… рано ещё вам на небеси… а Бабнюре самый раз… хочь полетат напослед». И, запрокинув голову, засмеялся. Некоторые перекрестились. Телята прижались друг к дружке. Мальчонко один бросил оземь велик «Левушка» и побежал, прижав писюна. Испугался.
Тем временем из-за Бычихиного огорода (бабуля жила по фамилии Быкова) выехала большая крестьянская телега на больших железных колёсах. Она издавала звук подбитого немецкого танка. Колёса были неровные, и поэтому красивый платок больной Нюры постоянно съезжал ей на подбородок. Она пыталась языком вернуть его на место, так как руками держалась за телегу. Впереди телеги в белом халате шла её невестка. Два мужика толкали телегу. Один в зелёной шляпе. Про шляпы в деревне говорили – насяру да выброшу.
Когда вертолёт утонул в бездонном небе, все стали расходиться. Пошли домой и Марта с Белянкой. Марта шла и мучилась, вот-вот что-то должно прийти, решение, что ли. Белянка подотстала, Марта оглянулась — та начала поднимать хвост — помочиться... и ударило наконец-то Марту – ХВОСТ! Нужно крутить хвостом, как вертолёт крутил винтом. Нужно тренировать хвост! НУЖНО ДЕЛАТЬ СЕБЯ ВЕРТОЛЁТОМ! Оглушенная идеей, вернулась Марта в стайку.
Стадо постепенно отвернулось от Марты. Бабы на водокачке разговаривали громко: «Чо, мол, твоя, Евдокия, коровка отбилась от всех? Отощала совсем. Глисты, мож, подцепила где… сучка. Не заразила бы наших кормилиц-то».
И попедалил вновь Мётра, рубашонка пузырем, к Ветеринарнаташе. Та приехала с матершинником-мужем, осмотрела корову, поставила клизму и сказала: если через неделю не поправится, режьте. Напугала внучка-то напрочь. И уехала, держась за мужа, дай Бог им здоровьица.
А Марта, как только уйдёт от людей и стада подальше, сразу хвостом крутит – тренируется, значит. Или подскакивает и пытается подтягиваться. Пауты падали от удивления. Через недельку-другую даже спать начала Марта на дереве. Подпрыгнет и, раз хвостом зацепившись, повиснет вниз рогатой головой. Спит, дышит громко. Словно лётчик, Небо во сне видит.
Терпели, терпели коровы и изгнали её из стада. В деревеньке не раз и не два разнимали коров, пытающихся пободать выскочку. Бабдуся переживала за неё, место не могла найти. Думала.
Ведь чувствовала, что теряет корову. Резать в ярком августе нереально. Мясо не сохранить. Советовалась с Дедваней. Тот отмолчался, куря беломорину. «На тебя, Яшуня, нет надёжи… Ток сосать папироски», – и сама порешила сдать коровку на мясо. Был такой поезд, который приходил раз в три месяца и принимал за деньги коровушек. Преданные хозяевами, они долго ещё мычали, заглушая гудок тепловоза, плакали крупными слезами в шпалы. Вот последний раз увидели они родную деревню, вот и ушла она за поворот… Осталось чувство обиды… вернуться бы, уткнуться в хозяйкин фартук резиновым носом. Вернутся коровушки, вернутся… Которая тушёночкой, которая колбаской. Купят её люди и повезут на покосы варить душистый суп с лавровыми листьями. Вот к этому и приговорила Марту Бабдуся.
А Марта вырвала из земли пень. Сама не ожидала, что так получится, пенёк улетел, смяв кусты. Марта улыбнулась внутри себя. Получилось! Ещё через несколько дней неожиданно для себя (крутя хвостом, звук был очень громкий) поднялась на полметра. Когда спустилась, долго сидела на заду в иван-чае. Дышала шумно и плакала от счастья. Получилось. Конечно, похудела сильно, хвост крутящийся забирал сок из мясца. Сокрушалась Бабдуся, плакала по ночам… Внук Мётра тоже плакал, он любил Марту. Любил её пенное молоко. Большие под ресницами глаза.
***
Вот как-то острое предчувствие кольнуло шильцем Марту… Чёт будет. Утром, когда скот погнали пастись, Марту не выгнали со двора. Она тревожно стала смотреть в щели забора. В ворота, кое-как обитые разным железом. Услышала и тревожный мык Белянки – её тоже не угнали пастись. Потом пришёл Дедваня в коричневом военном пиджаке с колодочками – наградными разноцветными планками. Звезда красная на груди. Он одевался так в особо торжественных случаях… Получение пенсии, чьи-то похороны, свадьбы и прочее. Он принёс полбулки круто посоленного ноздреватого чёрного хлеба. Подал корове. Марта шумно понюхала угощение и не взяла, тревожась ещё больше. Постоял Дедваня, покурил «Астру» в жёлтом мундштуке, немного трясло его, огонёк сигареты тоже трясся. Выдул последний кусок синего дыма из себя, сплюнул, прибрал горячий мундштук в карман и, протянув вновь хлеба кусок Марте, сказал: «На, моя, на – вкуснячина».
Та стояла, хлеб не взяла… Выпятил нижнюю челюсть – разозлился. Накинул верёвочку серую на рога корове и потащил её. Иногда натягивалась верёвочка, как струна, пела о нехорошем.
На вокзале тьма народу и коров. Ходят, стоят, мычат. Много ветеранов с красивыми колодочками – как на параде. И коровы как на параде – кто веселая с юмором, какая грустна – глаза в пыль. Но общая атмосфера, конечно, плохая, предательская атмосферца. Вагоны стоят, приезжие люди в кепках на линялых и жидких волосах так и снуют, так и снуют. Начальство – высокий жирный мужичина в сером свитере, с огромной, почти бабской задницей. Стоит на платформе – командует. Внутри вагонов вдруг шевельнулось, и с грохотом стали отворяться двери вагонов-загонов. Упали на серый перрон доски, соединенные между собой – трапы. Хозяева не смотрят на коровок, глаза отводят. Небо сереть начинает над Амональной сопочкой, дождь собирается. Насобирает и плюнет в людей за такие предательские дела. Заводят, заталкивают коров, молодых, старых. Бычка тоже завели, Белянкину любовь-то. Стоит, глаза опустил.
Попустились – так говорили про людей, которые переставали держать хозяйство. Деревенский дурак Ёшка крутился меж людей и животных, лез под ноги. Вот одна бабка, с Северной, чуть не рухнула, заматерила Ёшку густо, как глиной закидала. Убежал Ёшка с глаз долой. А командир сказал: «Люди-то животину держат, чтоб жить, а кто дурака и держит!»
И все засмеялись, кроме коров, конечно. Мало-помалу присобрался эшелон. Забили преданным скотом загоны железные. Запах креозота, дыма горького, тепловозного да коровьих лепёх… Роняли коровушки их из себя обильно. Тревожно бились большие сердца, мык подкатывал к горлу, опережая жвачку. Рос и рос. Марта стояла уже в вагоне, смотрела на стоящего понурого Дедваню, который стал вдруг чужим. Стоял он в своём костюме хаки, покрыт кепочкой, выпускал изо рта дым столбом. Словно строил забор, чтоб не видеть выпуклых глаз Марты.
Солнце жарило, хотелось пить и хрустнуть толстой травой, но вокруг – шпалы да ожидание. Вдруг пискнул тепловоз, словно мальчишка редкозубый свистнул. Люди подобрались, отбежали от эшелона. Приготовились к финальному предательству – прощанию с коровами и быками. Ещё раз свистнул тепловоз. Машинист бравый Юрка-Самурай пошевелил усами и тронул состав. Тут люди закричали, кто и заржал… На одной из платформ увидели заплаканного Ёшку-дурачка, метался тот среди скотины и обнимал за шеи. Нашептывал что-то. Вообразил себя, значит. Кто-то побежал – заорали Самураю, и остановился состав.
Залез мильтон Жора Сетерев на платформу, зло растолкал скотину, достал за рубашку Ёшку и, сняв того с платформы, залепил такой оплеухой, что эхо понеслось по рельсам до следующей станции.
Вот опять свист, и по рельсам потянулся состав, вот тут со скотинушки-то и снялось оцепенение. Тот мык, что рос в горле-то за жвачкой, оттаял, оброс тоской и, оттопырив верхнюю коровью губу, полез на волю. Вывалился сначала под копыта, потом как бы поднялся до глаз, а затем и понёсся вверх. Вы слышали, как воет собака, предчувствуя гибель свою или пьяницы-хозяина? Слышали… А как воет корова, преданная хозяином, слышали? Видели глаза? А?
Плакали, стояли некоторые люди. Дедваня курил и курил.
«Ну что, Иван, сдали кормилиц-то?» – это довольный Мерих, сосед. Белянкин хозяин. Деньги за корову лежали ровно, бумажка к бумажке. Во внутреннем кармане, под белой пуговичкой.
«Пойдем-ка в станционовский магазин, бутылку возьмём!» – предложил Мерих. И пошли.
А состав стал огибать сопку, набирать скорость. Полосатые столбы проползали мимо вагонов. Вой поостыл, стали коровы смотреть друг на друга да в стороны. Плакать…
Марта стояла ошеломлённая произошедшим. Злость и обида поднимались в душе со дна. «Ну-ко, раздайся», – промычала Марта и что было сил завертела хвостом…
И было чудо! Увидели и коровы в составе, и не ушедшие ещё по домам люди, и машинист, и Ёшка-дурачок, что из идущего состава поднялась чёрная с белыми пятнами, как рисуют на картинках, корова, вместо хвоста будто бы приделанный пропеллер. Постояла в воздухе и полетела в сторону Заречки, в сторону улицы Нагорной. А поезд дальше прошёл и вскоре скрылся из виду, увёз и животину, и остатки воя. Остальное упало на придорожные камни и растаяло, будто и не бывало.
А что люди говорят… Нашли охотники после этого случая скелет в Марехте, падь такая, скелет коровы, обтянутой чёрно-белой шкурой. Внутри лежал маленький скелетик теленыша. Постояли, покурили и пошли дальше. Ёшка-дурачок заикался о том, мол, прилетат ночами, и будает пьяных, и топчет сено на паях… А внучок Мётра точно знал, что улетела коровушка Марта в тёплые края, присоединившись к стае перелетных птиц.
Автор рассказа «Корова-вертолет» Артем Декин проживает в Чите. Работает главным художником Забайкальского краевого драматического театра. «Это мой первый из завершенных рассказов, – признался он. – Начал писать его года два назад. Когда накатит, набросаешь…». На вопрос о том, откуда такой необычный сюжет и сочный народный язык, ответил: «Все оттуда, из деревни… Я же родом из Букачача, это маленькое сельцо в Чернышевском районе Забайкальского края. Это реальная история, из жизни, это я – Мётра (имя Артём наоборот) – мальчишкой ходил искать ее, свою корову. Марта не должна была умереть, поэтому в конце рассказа она у меня улетела…».
