По окончании первых двух сроков он приезжал сюда ненадолго, как на каникулы, а почти в самом конце третьего ему сообщили, что бабка его умерла и спешить ему домой необязательно. Да и все равно в третьем отпуске Слепой не успел толком оглядеться на свободе, как снова «угорел» уже не на года, а на лета. За неудачную попытку ограбления сберкассы и за прошлые «заслуги» им с подельником дали по червонцу. Вот и получилось, что не был он дома почти четырнадцать лет.
В начале второго года после войны японские военнопленные в поселке Шахты, будущем Гусиноозерске, построили баню с пивной, а через дорогу от нее семь шлакозаливных образцово-показательных бараков. Туда заселили около пятисот шахтеров-репатриантов, бывших советских военнопленных. Один барак, стоявший отдельно, отдали девушкам-фэзэушницам. При таком изобилии женихов все они быстро повыскакивали замуж, и уже через год их барак закричал детскими голосами. Ребятишки появлялись на свет один за другим, и кто-то назвал постройку «инкубатор». Название это прижилось и со временем перешло на все бараки. В числе новорожденных был и Слепой. Родителей своих он не помнил, ему замещала их его бабка. В год рождения Слепого отец его, шахтер-репатриант, человек, далекий от электричества, умудрился все-таки на работе попасть под напряжение. Мать малыша через год после гибели мужа вышла замуж за другого репатрианта и, когда тот получил документы, исчезла с ним навсегда на необъятных просторах страны. Вот и достались бабке на мизерную зарплату сторожихи двухлетний внук да валявшаяся на дне сундука его метрика, которую после ее смерти кто-то выкинул на помойку вместе с барахлом.
Хотя родители Слепого женились по-честному, со свадьбой, он, как и все его инкубаторские одногодки, был незаконнорожденным и не получал ни пенсий, ни пособий, ни алиментов. У их отцов, бывших военнопленных, не было в то время никаких документов. Позже, получив их, они начали разъезжаться, и вскоре в «инкубаторе» остались только вдовы с ребятишками да брошенные матери-одиночки. Детвора росла как трава в поле, без всякого ущерба для бюджета страны. В беспросветной нужде, на лапше да заплатках. С мая по сентябрь они шумной гурьбой, почти все босые, в одних трусах, лазили по пыльным шахтовым постройкам, по окрестностям, целыми днями пропадали на озере да на небольшой весело бегущей речке. Зимой у них была обязанность таскать с терриконов уголь или воровать его с эстакады шахты. Единственную в городе, через дорогу от бараков, пивную они никогда не оставляли без внимания – обшмонать какого-нибудь пьяного мужика было святое дело. Будто зная, что проживут они все короткую жизнь, до сорока лет, инкубаторские упорно не хотели учиться. Учителям начальных классов стоило немалых усилий сбагрить их в пятый класс. Там, дружно получая табеля с ровными столбцами двоек по всем предметам, дорастали они до отправки в ГПТУ.
Из всех школьных лет Слепой на всю жизнь запомнил, как после очередной взбучки на педсовете его обнял седовласый директор: «Как мне жаль, Витя, что ты не хочешь и не можешь меня понять. Как жаль, что тебе, неграмотному, предстоит прожить бесполезную и, судя по всему, довольно поганую жизнь». Тоненький шрам, вертикально прошедший через все правое глазное яблоко Слепого, был бы совсем не заметен, если бы сразу не бросались в глаза две неровно сросшиеся половинки зрачка. Слепой спрашивал у бабки, откуда у него этот шрам. Та нехотя, бестолково говорила, что и сама-то не знает, мол, с ним, годовалым, мать слегла в больницу и оттуда приволокла его с таким глазом. Как ни странно, пацаны за шрам Слепого уважали и при мордобоях старались не бить его по глазам.
***
Как-то под вечер сильно пьяная сорокалетняя инкубаторская гулящая бабенка завалилась в кусты в скверике у пивной. Завалилась, бесстыдно раскидав ноги, выставив кормилицу напоказ. Она даже и не узнала, что тогда сделала мужчинами тринадцатилетнего Слепого да еще с десяток соседских сопляков. В этот же год Слепой залез в пивную и за ночь перетаскал в свою кладовку все папиросы и плавленые сырки. По оберткам сырков, валявшихся вокруг барака, и по тому, что вся шпана вместо «бычков» закурила дорогие папиросы, участковый быстро нашел вора. И Слепой получил тогда свой первый срок: два года детского специнтерната.
Сейчас Слепой ехал домой, твердо зная, что любой из живущих там детских его кентов встретит его как родного. В бывшей их с бабкой комнате жил хоть и не инкубаторский, но тоже хороший его друг со странной кличкой Фифа. Хотя Фифа рос с инкубаторскими, жизнь у него складывалась совсем по-другому от них. Жил он с матерью в убогой будке, так же, как и все, вместо уроков воровал уголь где придется, но все равно успешно окончил восемь классов. Несмотря на не очень крепкое здоровье, усиленно занимался боксом, а перед армией освоил работу сантехника. Из армии он вернулся с первым разрядом по боксу. Но не успел он толком отгулять дембель, как один приятель попросил его отоварить одного типа. Фифа отоварил и получил «сдачу» в виде трех лет колонии общего режима.
Мать его, пока он сидел, умерла. Выйдя на свободу, Фифа сильно запил. Вскоре он по дешевке пропил свою будку и перешел жить к друзьям в бараки. Работал Фифа ни шатко ни валко, то сантехником, то разнорабочим, порой с годовыми загулами. Даже если бы Слепой приехал пустой как барабан, Фифа все равно был бы очень рад встретить друга. Но он нагрянул фантастически богатым. Ему за десять лет работы в зоне заплатили чуть ли не шесть тысяч рублей! Работал там он сварщиком: варил в рабочей зоне суп и жаркое из собачатины. После почти месячной обмывки встречи Слепой вдруг ясно увидел мелкого чертенка на столе. Тот вилял хвостом и корчил рожи. Слепой хотел схватить его, но чертенок ловко уклонялся. И, наконец, подмигнув и показав язык, спрыгнул на пол на другую сторону стола. «Все, надо делать перерыв, хотя бы на пару недель», – вытирая пот со лба, сказал он Фифе. С выпученными глазами Фифа сидел тут же, с испугом наблюдая, как его друг ни с того ни с сего замахал над столом руками. «Есть у тебя где-нибудь на природе место на примете?» - «Только лишь у Чинарея, он живет в селе на берегу озера, работает сторожем в леспромхозе».
Чинарей, болезненный, вечно с прижатыми к животу руками мужичок, в детстве обладал удивительной способностью быстро и незаметно снимать часы с чужих рук. После праздников, получки на шахте мужики чуть ли не в очереди у «инкубатора» за небольшую плату выкупали свои часы у Чинарея. «Ну, Чинарей, ну, часовых дел мастер», – сначала все смеялись, но когда он вырос, то вместе с выкупом начали давать ему тумаки. Били его даже тогда, когда к краже он не имел никакого отношения. Пришлось ему перебираться в более спокойное место, на другую сторону озера, в большое село, за пятнадцать километров от родного «инкубатора». Крошечная, жалкая кибитка Чинарея на берегу озера не могла вместить Слепого и Фифу, и друзья поставили палатку рядом с ней. Эти полмесяца, проведенные без капли спиртного, были для них самыми светлыми в жизни. Ничем никому не обязанные, никому не нужные, кроме как друг другу, они наслаждались свободой от пьянства, целыми днями беззаботно купались, загорали, играли в карты, вечером ходили в кино в местный клуб. Каждый день снимали с небольшой сетюшки, поставленной недалеко от берега, с полведра рыбы. При всем изобилии продуктов им не надоедала уха из свежей рыбы.
Наконец Фифа начал намекать, что уха под сто грамм особо хороша, но Слепой денег на водку не давал. «Сейчас печень подымать надо. Вот зимой делать будет нечего, тогда и наверстаем». Сторож местного магазина Глаша слыла в селе дурковатой и весьма распущенной бабенкой. Вечером при продавце она закрывалась в магазине и должна была сидеть там одна у телефона всю ночь. Но мужики в селе знали, что Глаша с удовольствием пускает в магазин всех желающих ее страстных ласок.
***
Справляя малую нужду у забора во дворе магазина, продавец вдруг услышала приглушенный обрывок разговора: «…да его и ломать-то не надо. Глаша откроет, в масках ее прямо на пороге оглушить». Продавец, испуганно озираясь по сторонам, тихонько шмыгнула в магазин. «Никуда от нас Глаша не уйдет со своим магазином. А пока эти пять тысяч не пропьем, никакого шухера», – окончили разговор Слепой и Фифа.
Через четыре дня участковый ругался с продавцом в магазине: «Я уже четыре ночи здесь, устал охранять!». Но он лукавил, не от ожидания воров, а от жарких объятий Глаши он еле таскал ноги.
– Как же ты не смогла рассмотреть этих мужиков?
– Боже меня упаси, на них смотреть! Вдруг бы они заметили, что я все слышала? Да они бы меня зарезали у прилавка! А оно мне надо?
– Ладно, давай магазин на замок закрывай, а сторож пусть на крыльце сидит.
Но Глаша и не собиралась торчать у магазина всю ночь. В полночь, когда село затихает, не лают собаки, не мычат коровы, она уходила домой до утра. Однажды Фифа пришел с покупками сильно возбужденный:
– Неделю назад продавец при мне вскрыла мешок с рисом и продала килограммов шесть, а сегодня утром я зашел вслед за ней, смотрю, а мешок полон стоит, да еще с маленьким бугорком. О чем это говорит? Это говорит о том, что она уже давно выручку не сдавала. Мужики, у нее синяк, и она боится таскать деньги домой, хранить их ей негде, вот и прячет их в мешке с рисом! – сказал он Слепому. – Мое дело тебе сообщить, а ты сам думай. Такой шанс вряд ли когда будет!
– В эти выходные инкассаторы вряд ли поедут. Ну а нам за такое безобразное отношение к деньгам надо их наказать! Давай, Фифа, собирайся, нам надо затабориться в другом месте. Чинарей не при делах, скажем ему, что поехали домой, – сказал Слепой.
Друзья поставили палатку в густом хвойном леске на берегу Гусиного озера, в пяти километрах от села, по дороге в Гусиноозерск. Купили и принесли в палатку, сколько смогли дотащить, лапшу, сушки, чай, сахар. «После дела, если мы сразу ломанемся, нас тут же поймают. Хоть где поймают, и в поезде, и в автобусе. А в Гусиноозерске ты где спрячешься? Вот и надо нам проторчать в укромном месте как можно дольше, желательно с месяц. А потом можно спокойно ехать в Улановку, в Иркутск», – говорил Слепой.
Ночью друзья подошли к магазину, Глаши не было. Слепой надел верхонки и быстро залез на крышу через сени. Кирпичи на трубе, положенные на глину, разбирались легко и с мягким стуком падали на землю. За несколько минут Слепой разобрал трубу чуть ли не до плиты. Внутри без труда нашел сумку с деньгами и тщательно закрепил ее под курткой. Он не хотел брать больше ничего, но рука, помимо его воли, как показалось Слепому, навела луч фонарика на ящики с водкой. И он не выдержал: сложил в пустой мешок половину ящика, а в другой накидал копченой колбасы. На таборе они посчитали деньги, было семь тысяч. «Ну, такое дело надо обмыть», – Фифа потер ладони и шустро кинулся к мешку с водкой. «Никаких обмывок! Копай яму как под столб, на глубину вытянутой руки. Пока яму перед палаткой не выкопаем, никакой пьянки» – «Какая яма, зачем яма?! Ты что, Слепой? У нас и копать-то нечем! Может, за лопатой схожу?» – «Какая лопата? Это хорошо, что копать нечем, копай ножом и котелком. Теперь из ельника ни ногой». Яму выкопали. Слепой отправил Фифу за водой. Когда тот вернулся, было совсем незаметно, что здесь что-то рыли, на месте ямы весело потрескивал костер. «А теперь, Фифа, не западло, сходи еще раз. В мешке остатки земли от ямы, высыпь их в ручей. Ни куда-то, а обязательно в ручей!»
Водка быстро кончилась. Эти десять бутылок пролетели как вступительные в прежнюю жизнь. Все здоровье с неудержимой силой требовало еще родимой. «Надо как-то опохмелиться», – жалобно простонал Фифа. «Как-то, как-то! – передразнил Слепой Фифу. – Ночью в магазин пойдем. Не на голиках же нам тут с похмелья пропадать?». «Ну, его поди сейчас крепко охраняют?» – испугался Фифа. «Наоборот, он сейчас опечатанный стоит, с дырой на крыше. Они даже не сразу схватятся, что мы побывали там второй раз».
Как и говорил Слепой, магазин был опечатан, Глаши не было, дыра от трубы в потолке была крестом перетянута двумя бумажными ленточками. На этот раз Слепой положил в два мешка ящик водки. Эту водку друзья днем не пили. Днем они варили чай, ели лапшу с колбасой, играли в карты да собирали хворост. Без пилы и топора даже для их маленького костерка на столь длительный срок трудно было наготовить дров. Значительная часть ельника у берега озера находилась в болотистой местности, и хворост там был насквозь пропитан водой. Вечером за выпивкой у них всегда находилась тема для разговора. Они не говорили о любви, о семье, о работе – разговоры были о зонах, кто, как и когда там сидел, о пьянках да о своих перекладных «дырах»-бабах.
Когда сняли печати и зашли в магазин, сразу увидели порванные ленточки на потолке. Разразился жуткий скандал.
– Я сразу сказал, что такого сторожа надо гнать, и чем быстрее, тем лучше! – орал участковый.
– Ну давай все на Глашу валить! – громче его кричала продавец. – Не может же она магазин с дырой на крыше сутками охранять, может, они днем залезли! Надо было б его с самого начала на замок закрывать, ничего бы, она не сгорела! Ну, куда я ее выгоню, девку без царя в голове, она даже полы мыть не может!
– Он берет столько, сколько одному по силам унести, значит, у него техники нет. Он где-то рядом с селом, – докладывал участковый следователю.
– В селе его нет, я все злачные места, дома, сарай обыскал. На несколько километров от села все кусты, овраги осмотрел. Остался один ельник. Надо усиленный наряд милиции, еще несколько дружинников в леспромхозе возьму, да и прочесать этот ельник.
Всего через три минуты цепочка наткнулась в ельнике на друзей, мирно дремавших у палатки. По найденным колбасе и водке и так было все ясно. Не спрашивая ни о чем, задержанных поместили в пустую камеру и начали бить кусками резинового шланга. Били насмерть, куда придется, в милиции хорошо знали, что заступиться за них некому и за их смерть ничего никому не будет. От нестерпимой боли Фифа уже хотел заорать, что это он залез в магазин, но Слепой опередил его: «Все скажу! Это я украл колбасу и водку!».
Фифу выгнали из отдела на третий день, на допросах, как учил его Слепой, он твердил: «Я знал, что у Слепого много денег, и не удивлялся, когда он приносил водку. Ночью я всегда пьяный спал в палатке и даже не знал, что он куда-то ходит». Слепого зверски били, выбивали, куда он дел деньги. Но Слепой стоял на своем: «Я пошел ночью к Глаше, еще издалека увидел, что на крыше магазина нет трубы, и сразу понял, в чем дело. Глаши не было. Ну, думаю, все не унесли, проход сделан, почему бы не погреться? Никаких денег я не видел! Деньги унесли до меня!».
Судя по номерам, все сорок семь сотенных бумажек, изъятых у Слепого, были из одной пачки и явно принадлежали ему. Весь его маршрут от магазина до палатки со служебными собаками обыскали на сто рядов. Никаких намеков на деньги. И в отделе приостановили избиение Слепого. На суде тот держался бодро, получив шесть лет особого режима. На последнем слове сказал: «Я только об одном жалею, что не сумел достойно пропить свои кровные пять тысяч! Больше ни о чем не жалею!».
В зону Слепой не попал, не от привычной муторной жизни, а скорее всего, от ментовских побоев. Ожидая этапа, он тихо умер в тюрьме на своей шконке. Тюремные анатомы не стали сильно вникать в причину смерти, составили бумагу, что его больная поджелудочная железа совсем отказалась выполнять свою функцию.
К удивлению всех, после суда Фифа сильно изменился. С каждым днем он менял свой бичевский облик на человеческий. Ему удалось разорвать смертельные оковы алкоголизма, напрочь завязать с пьянством и куревом. Вскоре собравшись (а собраться ему было только штаны подтянуть), он уехал в Улан-Удэ к бабушке. Там он устроился на работу в местное ЖУ сантехником. Начальство ЖУ, замотанное пьяницами, не могло нарадоваться на него: получить всегда трезвого, да еще некурящего, квалифицированного сантехника в те запойные годы было равносильно тому, что выиграть машину в лотерею. Все свободное время, остававшееся после хлопот по дому, будто наверстывая за пропитые годы, Фифа много и жадно читал, ходил в театр, кино, не пропускал ни одного спортивного соревнования. Но вскоре эта новая, чуждая ему жизнь закончилась, врачи обнаружили у него цирроз печени и предрекли скорую и неминуемую смерть. Видно, пьяные годы, шампуни-одеколоны не прошли для печени даром.
И вот почти через два года Фифа снова появился в ельнике, нашел горелое место от бывшего их со Слепым костра и раскопал из-под него сумку с деньгами. В «инкубаторе» Фифа выбрал двух морально положительных, непьющих матерей-одиночек. Взяв с них честное слово, что они будут держать язык за зубами и что все деньги потратят на воспитание своих детей, Фифа поровну одарил их большой по тем временам суммой. Его просто распирало от гордости за себя, ему, никчемному забулдыге-пьянице, удалось осчастливить этих бедных ребятишек. Неизведанное чувство уважения к себе охватило его. Фифе даже в голову не приходило, что эти деньги ворованные и он к их краже приложил самое минимальное усилие. После смерти Слепого он считал, что они по праву принадлежат ему и только ему.
Ехидную и нудную мыслишку, что именно смертельная болезнь вынудила его раздать деньги и, может, высшие силы наслали на него эту страшную болезнь, чтобы он, Фифа, совершил этот благородный поступок, он загнал в самый дальний, потаенный уголок души. До самой своей кончины он так и не понял, что прожил в серых, прокуренных стенах «инкубатора» пустую, бесполезную жизнь, навязанную ему алкогольными обстоятельствами.
Фифа ни о чем не жалел, либо жалеть ему в этой жизни было не о чем. Только одно его волновало, что не сможет увидеть, какую роль сыграют его деньги в судьбе этих нечаянно рожденных детей.
Анатолий Копасов, автор рассказа «Кражи в сельском магазине», занявшего второе место в номинации «Детектив», из Гусиноозерска. Он участник предыдущего литературного конкурса «Новая проза».
- В прошлый раз я узнал о конкурсе случайно, буквально в последние дни. Спешно отправил свой рассказ «Дед Конаков», который позже вошел в альманах. С тех пор «Новая проза» играет в моей жизни ключевую роль, заранее готовлюсь к ней. Время от времени печатает мои рассказы районная газета, но у нее не всегда есть такая возможность. А так я написал достаточно много рассказов, некоторые бесследно потерял, так и нигде не опубликовав, - рассказал Анатолий Павлович.
По словам автора, в основу детектива легли реальные события и люди. Слепой действительно жил в «инкубаторе» в Гусиноозерске, несколько раз грабил магазин в Новоселенгинске (это было в 1959 году) и скрывался с подельником на Селенге. Хотя у него было много денег (5 тысяч рублей), с которыми он вернулся из заключения, но водку он не покупал, а воровал, как только она заканчивалась. Дней двадцать они скрывались, пока их не поймали.
Сам А. Копасов треть века прожил в «инкубаторе», отец был шахтером. Работал на строительстве бригадиром, был и каменщиком, и штукатуром, и плотником, и сварщиком, и экскаваторщиком. Сейчас на заслуженной пенсии.
