Молодая мама, как и подобает любой молодой маме нашего времени, зависала в Instagram. Парнишка сидел слева от меня и болтал ножками, перепробовав все попытки отвлечь мать от смартфона и потерпев фиаско, он на миг замер, затем задумчиво вздохнул и посмотрел на меня. Филипок. Как с обложки той старенькой книжки из детства. Такие же соломенного цвета волосы, большие глаза, только вместо огромной ушанки и дубленки джинсы и футболка с мультяшным принтом. Он деловито поинтересовался, не занят ли я и можем ли мы познакомиться. Его звали Сережа. Он крепко пожал мне руку. С полчаса мы болтали о всяком, пока не подошла их очередь, которую едва не прозевала его мама. Не успев пожать мне руку, он, оглядываясь, утаскиваемый мамой, стыдливо помахал на прощание.
Сережа… почему я вспомнил о тебе сейчас? В череде твоих детских вопросов «что было бы, если бы...», «кто сильнее – тигр или медведь, золотая рыбка или джинн...» и «что бы я им загадал» я соврал тебе, Сережа. Прости. Возможно, когда ты повзрослеешь и прочтешь это, то поймешь – почему. Дяденька соврал про желания джинну и золотой рыбке – новую машину, много денег и что-то ещё. Меня вполне устраивает моя машина, а деньги не имеют той ценности, которой их наделяют те, кому их не хватает. Мне хватает. Было еще что-то третье, но я уже забыл, к сожалению. И золотую рыбку, и джинна, и щуку, всех их на самом деле я бы попросил лишь об одном – дать возможность позвонить самому себе в детство. Да, тогда еще не было мобильных телефонов. Но они ведь волшебники, так? Позвонить самому себе в детство с условием, что я услышу и пойму себя, взрослого. Волшебство.
***
Нам около пяти лет, родители в разводе. Мама занята какими-то домашними делами и лишь изредка поглядывает за мной, одиноко играющим в куче песка, из окна квартиры кирпичной пятиэтажки. Утро. Других детей еще не выпустили на улицу, а ты копаешься один в куче песка с какими-то палочками, крышками от пластиковых бутылок, пивными пробками и зеленым пластмассовым грузовичком с тремя колесами. Он появился словно из ниоткуда, как по волшебству, и подошёл прямо к тебе. Дал две карамельки и молча ушел. Тогда твое детское сердце впервые разорвалось от счастья – папа! Он пришел к тебе, он пришел, он пришел, а значит, придет еще. Так вот, мой мальчик, послушай – не жди его, не жди и не надейся. Он придет, он вернется, но ни ты, ни твоя мама не будете этому рады. Ты, по крайней мере, точно. Живи, мой мальчик, – куча пацанов вокруг растет безотцовщиной и в этом нет ничего постыдного. Не жди его, Женечка, умоляю тебя, не жди! Не мечтай о вас двоих с папой, не надо, живи, просто живи. Играй, расти, будь умницей и слушайся маму.
***
Все те же пять или около того. Мостовка. Бабушка копается в огороде, дед занимается в своем кабинете. Соседские дети в садике, а тебя из-за какого-то отравления туда не водят. Ты снова один. Предоставленный самому себе бродишь в саду среди высокой травы и цветов, только синюю кепочку видно, и тихо-тихо напеваешь: «посе бая, посе бая, посе бая».
И у самой двери рая
Не поймет, что умирает:
Разве можно после бала, после бала.
Если бы дед знал, что, напевая себе под нос, ты плачешь и ждешь маму, он бы не играл ее на семиструнной гитаре. Но он не знал. Так вот, не плачь, мой мальчик, не пой эту песню, не гуляй один в саду и не жди ее. Она любит тебя, безусловно, любит. Но пойми, ей немногим за двадцать, она развелась, у нее институт, учеба, одногруппницы и одногруппники, жизнь бьет ключом и хочется наверстать упущенное. Ты не виноват. Никто не виноват. Она тебя любит. Просто не жди ее, не пой эту песню, не плачь и не гуляй один в саду. Живи, мой мальчик, играй в игрушки, расти и слушайся бабушку с дедушкой.
С семи до двенадцати лет я бы звонил тебе каждый день за месяц до дня рождения и каждый день после ее отъезда, говоря лишь одно: с ней все хорошо, она не умрет, с ней ничего не случится, не надо рисовать в своей маленькой голове ее похороны и не надо так истово ее ждать, досаждая всем своим друзьям и подругам тем, что скоро твоя мама приедет. Приедет, мой дорогой, обязательно приедет. Не трави свое маленькое глупое сердце, оно не стоит того. Не плачь, не молись об этом Богу, живи, просто живи, мой дорогой.
***
Пятый класс. Остановись! Прекрати! Не надо, не соглашайся идти к нему в тюрьму на свидание. Не очаровывайся им, не влюбляйся в него, не делай этого! Женя! Мальчик мой любимый, дорогой мой, прошу тебя, умоляю, не надо! Я расскажу тебе, что будет дальше, чтобы остановить тебя и твою маму, но главное – остановить тебя, потому что она полная дура и никого слушать не станет: ни своих родителей, ни подруг, ни тем более тебя. Но ты, ты, мой мальчик, должен знать это: свидание пройдет мгновенно. Папа. Наконец-то у тебя появился папа, ты почувствуешь это, ты влюбишься в него по уши, глупенький мальчик. Он будет играть с тобой в фишки, карточки покемонов, вы будете купаться в ванной и кидаться пеной друг в дружку, зальете водой весь пол. Так будет проходить каждое длительное свидание в тюрьме, и очень скоро ты начнёшь ждать следующего свидания с ним. А потом, неожиданно, поздним вечером он придет домой. Лысый, в телогрейке и черных брюках. Около месяца твоему счастью не будет предела, вы будете гулять, ты будешь рассказывать ему все, все накопившееся за эти годы. И он скажет тебе, что ты не ошибся и это он дал тебе тогда карамельки. Папа! Но он не скажет, что, дав тебе карамель, после он поедет к другой женщине, к другому ребенку. Про сводную сестру ты узнаешь намного позже. Вы даже выберетесь с ним на рыбалку, на Онохойские озера, как ты и мечтал всю свою жизнь, – только ты и папа, вдвоем. Рыбалка… Где-то через пару месяцев, пока мама будет на работе, а он, «устав от тюрьмы», будет чифирить и валяться на диване, когда ты вернешься со школы, вы разыграетесь, станете беситься, ты будешь кататься у него на спине, как на лошади. А после начнете драться подушками и шутливо бороться. Он быстро уложит тебя на обе лопатки и ты, в порыве детской забавы, ударишь его по лицу. Пощечина. Детская шалость, несдержанный порыв веселья. Папа внезапно отстранит тебя от себя и отчего-то враз изменившимся голосом скажет: «Ну что ж, раз ты такой взрослый, то играть я с тобой больше не буду». И не будет. Никогда. Конечно, ты потом извинишься, конечно, попросишь прощения, но играть, интересоваться тобой он больше не будет. Сдержит слово.
***
Мама… Мама, пытаясь наладить новую семейную жизнь с чистого листа, пойдет на все уступки. Упоенная им, такая же, как и ты, очарованная, все свободное после работы время она будет проводить за готовкой, уборкой и с ним. Все вечера. Лишь изредка, словно украдкой, заглядывая в твою комнату — ведь если вдруг она задержится дольше пяти минут, в дверях появится он, с неизменным «он уже взрослый, нечего с ним тут сидеть». Словно молча соглашаясь с этими словами, она будет заходить к тебе все реже и реже, пока вы совсем не отдалитесь друг от друга. И вот тогда ты поймешь, мой мальчик, что ты ошибся, и это вовсе не тот папа из твоих мечтаний, а мама, оказывается, все-таки была с тобой… хоть изредка, но была, а вот теперь ее реально не стало. Она тоже решила, что ты уже взрослый и нечего с тобой рассиживать. Все ее внимание будет отныне и впредь принадлежать только ему. Ты будешь рыдать в подушку ночами напролет и наконец напишешь ей послание. Кухонным ножом, долго и кропотливо, заливаясь слезами отчаяния, ты будешь вырезать на ДСП письменного стола кривую надпись: «Мама, вернись». Мама не вернется.
Затем, пойдя ему на уступки и следуя его желанию, они продадут квартиру и вы переедете в деревню, поближе к бабушке. Поселитесь за железной дорогой, в трех километрах от ее дома. Ты снова воспрянешь и с большой радостью поедешь туда, как же – любимые бабушка и дедушка будут рядом. Но он заведет свиней, корову, кур, коз, поэтому к бабушке ты попадешь буквально несколько раз. Будет выбор: или речка, или иди к бабушке, или гулять, или иди к бабушке. Она тоже несколько отдалится, не желая вмешиваться в только что создавшуюся семью. Да и пара часов в обед вовсе не те тихие вечерние посиделки с орешками и сладким чаем. Тебя не будут отпускать, уповая на то, что надо помогать по хозяйству. По хозяйству, которого ты не хотел и о котором тебя не спросили. Из одной из лучших школ города ты пойдешь в деревенскую, где семь человек в классе, четыре из них отъявленные двоечники, второгодки и хулиганы, дети местных бичей и алкоголиков. На уроках литературы вам будут читать журнал «Мистические истории», а на трудах вы вместе с девчонками будете готовить борщи. Вот такая вот школа. А меж тем деньги от продажи квартиры закончатся, и тот папа, к которому ты бежал на свидания в тюрьму с огромными пакетами «дачки», скажет матери: «Мне плевать, что деньги кончились, что хочешь, то и делай». Сам же самозабвенно продолжит бухать и заниматься хозяйством, не забывая припахивать тебя к нему то тут, то там. На какое-то время мама устроится в местную библиотеку, родит замечательную сестренку, а затем начнет ездить в Китай. Ее не будет дома неделями, в городе она откроет торговые точки-бутики в «Саган Морине». Нерадивые продавцы. Хлопотные вылазки в Китай. Стресс. За несколько лет у нее выпадет несколько зубов, она поседеет и станет красить волосы. У нее появится грыжа от тяжелых баулов и она сорвет спину. А он устроит тебе домашний ГУЛАГ, в чем сам признается намного позже. В шестом классе твое детство окончательно закончится.
***
Для рецидивистов и отъявленных преступников существуют специальные условия содержания, в особых учреждениях, где заключенным запрещены любые передвижения, кроме часовой прогулки во дворике метр на метр с зарешеченным небом. Все остальное время в камере. В простонародье и на жаргоне – крытка, самыми знаменитыми были златоустовская и тобольская, а сейчас – в порту Ванино. Места, от одного упоминания которых у любого зека идет холодок по коже, еще не «Черный дельфин», но очень близко. Недаром в народе говорят: «Капусту едят только «козлы» и «крытники». Тот папа, в которого ты верил, о возвращении которого мечтал и молился Богу, устроит тебе крытку дома, где сам же выполнит все функции. Надзирателя, установив запреты на все, что только можно, включая смех, улыбку и слово «спасибо». Осуществляя тотальный контроль над всем, начиная с пятиминутного опоздания со школы и заканчивая всеми личными вещами. Обозленных зеков-сокамерников, с постоянными подколами, издевательствами и оскорблениями. И даже дружка-прохвоста, рассказывая тебе байки из своей веселой молодости. Про поездки на поля марихуаны, тарен, героин, фенобарбитал. Дружков. Как он здорово однажды доской пятерых у подъезда уложил. Почем в хлебе дырочки и за кашу манную, и за жизнь гуманную. Однажды в редкое появление мамы на выходные ты пожалуешься ей, на что она скажет: «Ты избалованный ребенок, а он делает из тебя настоящего мужика». Два года продлится твой срок, а закончится так же неожиданно, как и начался.
***
Однажды он снова напьется, станет колотить и орать на мать в одно из её недолгих появлений дома. Вырвет из розетки шнур от чайника. Алюминиевый чайник с двойным спиральным тэном, пятнистым шнуром и черной вилкой на конце. Угрожая матери этим шнуром, покрасневший от ярости, он будет орать, что зашибет ее к чертям собачьим, на крики почти сразу прибежишь ты… И почувствуешь, как вилка со свистом вспарывает воздух, пролетая мимо твоих глаз, оставляя до них сантиметр или меньше. Сломя голову, как волчонок, боясь оглянуться и хоть на секунду остановиться, ты побежишь за железнодорожную линию, через лес к трассе, за нее и спрячешься в ивовых кустах на речке. Просидишь там, боясь выглянуть из своего укрытия, до сумерек, дрожа всем худеньким телом как осиновый лист. И лишь с наступлением вечера, убедившись, что он не преследует тебя, через лес, озираясь по сторонам и оглядываясь, пойдешь к деду. И да, мой мальчик, не лей слез, не жди ее, мама не придет. Больше она никогда к тебе не придет.
Ты будешь ждать ее первые полгода, каждый раз бегая к воротам на любой лай старой собаки, в надежде, что она наконец пришла. Поняла наконец, что ошиблась, что он обманул нас. Что он не ласковый и нежный муж, не заботливый отец и вообще он оказался совсем не тем человеком, за которого выдавал себя, сидя на нарах. Но нет, этого не будет. Не бегай к воротам, не жди и не плачь в подушку. Через какое-то время всем родственникам, вопрошающим о внезапном переезде к деду и бабушке, находящейся на лечении в другом городе, твои мать и отец скажут, что ты лентяй. Скажут, что ты не захотел помогать бедному и несчастному отцу вести большое хозяйство и сбежал к деду. Вот что про тебя скажут. Родственники, приезжающие к деду в гости, будут укоризненно смотреть на тебя, задавать каверзные вопросы, взывая к твоей совести. Каждый посчитает своим долгом сказать о том, что надо помогать отцу и что, мол, всякое бывает, надо прощать. Ты не найдешься с ответами, будешь молчать, краснеть и стыдиться, но не своей лени, а своей трусости. Будешь корить себя за то, что тогда убежал, и каждый раз за то, что не рассказал правду очередному назойливому родственнику. А она… что она? Вы встретитесь где-то через полгода, она сделает вид, что ничего не было. Спросит: не хочешь ли ты вернуться домой – и на твой отказ оставит учебники. Постоит немного с ним в обнимку в дверях и уедет. Ты все равно будешь ее ждать, но уже не так рьяно.
***
Женечка, я хочу позвонить тебе в четырнадцать и вырвать у тебя из рук журнал «Все звезды» с Куртом Кобейном на глянцевом развороте. Женечка! Бог ты мой, Женечка! Эта дрянная статья про Курта и «Клуб 27», не бери ее в руки! Не читай, Женечка! Господи… а после и много других статей и имен, имен, известных тебе и не очень. Самое главное, что ты увидел в этом клубе – много разговоров о них, много внимания и немой протест, протест тех, кому больше незачем было жить… Глупо, глупо, Женя, глупо! Но как же еще в четырнадцать?
Все в те же четырнадцать или пятнадцать ты, насмотревшись на пишущего все время деда, в подражание ему написал свой первый рассказ. Рассказик. Про какую-то бабушку и сапоги. Помнишь? Учитель литературы была в восторге, когда ты дал ей прочесть его, она отвела тебя с этим рассказом к библиотекарю, которая по совместительству занималась школьной стенгазетой. Учитель истории, твой любимый учитель, Елена Викторовна была там же – они пили чай. Тогда ты впервые прочитал свой рассказ им троим. Через пять минут ты вышел оттуда звездочкой, школьной звездочкой. И новым главным редактором школьной стенгазеты. Восьмиклассник-редактор среди десяти- и одиннадцатиклассников. Тогда видя, что тебя оценили, ты показал рассказ деду, своему сэнсэю и самому строгому критику. Разумеется, он не похвалил тебя, но сказал, что в этом что-то есть, пиши еще, тренируйся и набивай руку, может быть, потом из тебя что-то и выйдет… это было выше всяких похвал. Сам дед, строгий и хмурый, заслуженный деятель культуры и искусств Советского Союза, нашел что-то в тебе и твоем рассказике. Ура! Набравшись храбрости, наплевав на все обиды и страхи, ты побежишь с замызганной тетрадкой в линию к ним. Туда, за железную дорогу, откуда ты, как загнанный волчонок, бежал сломя голову. К нему, устроившему тебе ГУЛАГ, и к ней, ни разу не позвонившей тебе за все это время, предавшей тебя во имя любви к нему. Ты побежишь искать их признания и похвалы. Я бы все девять желаний отдал, Женечка, за один звонок тебе, стоящему на перроне и ждущему, пока пройдет поезд. Все девять желаний: джинна, золотую рыбку и щуку, за один звонок, стоящему в ожидании чуда с замызганной тетрадкой в линию, прижатой к груди…
Не отрываясь от чифира, цедя его сквозь зубы с лампасейкой, он прочел его. Ничего не сказал. Даже не посмотрел на тебя, стоящего перед ним в ожидании. Закурил папиросу и молча пошел ковырять разбитый по пьянке уазик. А мама сказала, сказала то, что въелось в твою голову на долгие десять лет, и навсегда, в твою память. Что, мол, для нее образ настоящего мужчины вот такой – с щетиной, пахнущий бензином, потом и сигаретами. Вот таким должен быть настоящий мужчина. Загоревший, с мозолистыми руками и натруженной спиной. А вся эта писанина – удел лентяев и девочек. Но ты молодец, звонила классная и хвалила тебя, говорят, ставят в пример. Моя звездочка! Про редактуру школьной стенгазеты тоже ни слова…
Я объявляю протест,
Я объявляю войну
Всем тем, кто против меня,
Всех их я вижу в гробу.
Мне надоело так жить,
Ведь жизнь, по сути, дерьмо.
Пора бы все изменить,
Но смерть нас ждет так давно…
Довольно простая песенка, скачанная у кого-то на телефон в школе, превратилась в гимн, лозунг и кредо. Если бы она была на кассете, то пришла бы в негодность, уже через пару дней затертая до дыр. Шел дождь, осенний такой, промозглый. С желтыми листьями, втоптанными в дорожную грязь. И с крупными каплями дождя и твоих слез вперемешку. Ты впервые заплакал у всех на виду, не обращая никакого внимания на редко встречающихся в такую погоду прохожих. Тетрадка в руках вымокла от дождя. И вот ты стоишь на том же самом перроне, снова идет поезд. Так упоительно громко, даже громче, чем «Патология» в наушниках. Быстро. Сидя на мокрой скамейке, ты чувствовал, как утихают слезы и отпускает пульсирующая истерика. Остаются обида, разочарование и боль. Какая-то тупая и совсем глупая, но вместе с тем невыносимая. Поезд. Броситься под него? Все равно я никому не нужен… Броситься? Броситься – не броситься, броситься – не броситься, словно гадание на куцей ромашке…
***
Но ты не бросился. Приплелся к деду поздно, до нитки мокрый и пьяный. Он тебя потерял и начал звонить. «Не броситься» встало на паузу в голове. Но тогда же ты решишь, глупый мой, что на фиг оно всё, иди и все иди на фиг. Никакой писанины. Никаких больше попыток получить ее внимание. Хочется ей быть с ним, пусть будет. Пусть он ее колотит и сидит дома, пусть пьет. Пусть! А она пусть будет с ним, раз ей так этого хочется и так это нравится. И пускай ездит в свой вонючий Китай! А ты, если до двадцати семи никого себе не найдешь, не устроишь свою жизнь нормально, то и на фиг не нужна она тебе такая, эта жизнь. Я бы рад был не пить, но трезвым здесь тесно, в этом гребаном мире лишь ленивый не пьет. И ты напился в первый раз. Дальше – больше, травка с ребятами в школе, дискотеки, пиво, джин-тоники, спирт, одеколон пополам с жигулевским. Дед наивно ложился спать, благословляя тебя перед сном в девять вечера. А в девять тридцать ты, уже подпитый, идешь с друзьями на дискотеку. Вы спите с дедом на разных этажах, глуховатый, он не слышит твоих утренних возвращений. А если приходишь в умат, то падаешь отсыпаться в зимовье. Ерш, портвейн, клей, газ из зажигалок, бензин прямо из бачка соседского мотоцикла, мухоморы. Да что угодно, лишь бы упороться. «Ведь в этом гребаном мире лишь ленивый не пьет». А на здоровье и все последствия плевать. «Плевать, плевать, на все плевать», ведь в двадцать семь все и закончится. Так что… плевать! И самое главное, убитым, упоротым, пьяным, нанюханным – не болит, не щемит в груди, не кажется, что вот-вот он из ниоткуда появится и изобьет. Изобьет, но позже…
***
Очень хочется позвонить тебе, глупыш, туда, на перрон. Ожидающему проходящий мимо поезд, с прижатой к груди тетрадкой, чтобы всего этого не было в твоей жизни. В моей жизни. Нет, оно все, конечно, обошлось, без всяких там инъекций и вязок, дурдомов и прочего. Обошлось. Много раз обошлось, по самому порой по краю. Да и я, нынешний, другого хотел бы сам для себя – для тебя то есть, Женя. Секций спортивных, кружков там всяких, да мало ли чего еще вокруг другого. Но нет. Теперь мать станет инициатором переезда, они продадут дом, дед добавит денег, и они снова купят квартиру в городе, только в другом районе. Теперь в самом криминальном, под предлогом, что городская школа лучше деревенской, тебя заберут с собой. Понимая, что ожидает деревенского парня в новой школе, тебе придется адаптироваться. А.У.Е., здравствуй. И жизнь ворам. Малолетка или даже настоящая зона, совсем не страшно, скорее, привычно и немножко охотно, чтобы наконец убраться из ненавистного дома хотя бы на несколько лет. И снова по краю, порой по самому острию. Стрелки, общение, движения. Вымогательства. Наркотики – изготовление, хранение, перевозки на зоны, в основном марихуана, реже «ханка». А телефон на улице отобрать у лоха или кошелек подрезать у зеваки в трамвае, это так для развлечения и на пиво. В школе снова звезда, но с приставкой «анти», снова ставят в пример, в пример того, каким быть не надо. Хотели выгнать из десятого, но успеваемость все-таки была, а единицы и двойки в основном за поведение. Не выгнали, спасибо, дали доходить. Однако в школу родителей вызывали со второго месяца учебы, после того, как из скрепки сделал крючок и, привязав к нему нитку, стал рыбачить в аквариуме на уроке английского. Мама не пошла. Ты ей прямо сказал: не ходи, будут меня ругать и тебя позорить, она и не пошла.
Месяца через четыре ты не пошел на первые уроки, родители спали, и ты – тоже. Прозвенел звонок в дверь, отец открыл в семейниках и заспанный. На пороге стояла классная, она пристыдила его за такой вид и их обоих за твое отсутствие в школе и ужасное поведение. Сказала, что Жене назначили ходить к психологу, два раза в неделю после уроков. И учителя не понимают, почему он так отвратительно себя ведет, ведь парень-то хороший. Лишь дверь захлопнулась за классной, мир в глазах мгновенно схлопнулся. Разлетелся в разные стороны искрами из глаз и тут же заплыл синяками и опухолями. Разбитая бровь, подбитый глаз, разбитые губы. Красавцем через пару дней ты вернешься в школу. Он будет бить тебя и орать матами, что какого такого черта какая-то баба приходит утром, будит его и еще что-то говорит ему и ты во всем виноват, сволочь. И как тебе мать не жаль, позоришь ее. Она его не остановит и ничего не сделает, лишь добавит, что хватит ее позорить.
Он снова попытается устроить крытку, но ничего не выйдет. Ты и сам уже научился по фене ботать и в курсе, почем в хлебе дырочки, но атмосфера станет все равно невыносимая. В какое-то очередное наказание он решит не отмечать Новый год, тогда ты заявишь, ну и ладно, и пойдешь к другу. В другой квартал, на семейную вечеринку. Часа в два мама дозвонится до его мамы и скажет, что они потеряли тебя и что ты их не предупредил и убежал. В такси будет он, по пути отберет телефон и выбросит его в окно со словами «тебе он, значит, ни к чему, раз трубку не берешь». А при входе в подъезд, в тамбуре снова искры полетят из глаз, и еще раз на первом этаже, между первым и вторым, и наконец перед самой дверью, особо не разбираясь куда, будет бить наотмашь и прицельно, то с левой, то с правой. За шкирку заволочит тебя с подкашивающимися ногами в квартиру и усадит перед собой за стол. Трехлитровка бражки, надкусанный огурец в грязной тарелке. Мать в слезах и ты без лица, весь в крови, с порванной на шее кофтой. И один-единственный повторяющийся вопрос матом: «Ты че, охренел???» – «Нет». Удар. «Ты че, охренел?» – «Нет». Удар. «Ты охренел?» – «Нет». Удар. Возможно, ты как-то не так сказал последнее «нет», потому что он опрокинул стол, вскочил на ноги и с ревом «Удавлю, сученыш!» повалил тебя на пол и стал душить. Его рука, обхватывающая горло, покрасневшее от напряжения лицо, бешеные глаза. Слезы ринули от сдавленного зоба, холодок по спине, жутко. И удары правой, он ведь левша. В какой-то момент стало не больно и совсем не страшно, а наоборот, как-то упоительно, ты перестал срывать его руку с горла и закрываться, опустил руки, расслабился и, брызгая кровью, ему в лицо проорал: «Давай, давай, задуши меня! Души! Давай!». Но нет, он встал с тебя и молча закурил у окна. Кишка тонка. Слабак. Врал, значит, тогда в деревне про Тараса Бульбу и про то, что, если я буду плохо себя вести и плохо относиться к матери, он ночью заколет меня спящего. Врал. Слабак…
***
В кого ты превратишься в итоге к двадцати трем? Посмотри на себя… вечно упоротый гопник. Алкаш. Армия спасет тебя. Да ты и сам это предчувствуешь, армия закалит, залечит, залатает. Что угодно в принципе, лишь бы просто не спиться, чтобы не как они – большинство твоих одноклассников из деревенской школы. Стыдно, как они. Лучше уж в лагере посидеть, ну а армия – так вообще идеальный вариант. Взяли бы, главное. Взяли – спецназ, «белые медведи». Но ты все равно не стал поводом для гордости ни для неё, ни для него. Вскоре по возвращении домой выяснилось: ладно бы писарем, не так обидно было бы, наверное, мало ли у генерала писарей. «Писарчуком», с маминой легкой руки. Это действительно под дых. Однажды по телеканалу «Россия 24» показывали что-то про военных и спецназ, про горячие точки и краповые береты. Ты что-то вставил в разговор, что-то из разряда «я знаю, у нас тоже были», и хотел рассказать какую-то историю со службы, какую – теперь уж и не вспомнишь. Мать тогда отвлеклась от мытья посуды, посмотрела сначала на отца, потом на тебя и бросила: «Писарчуком был-то!» – и продолжила мыть посуду. Историю ты не рассказал, она тут же улетучилась. А в этот момент очень-очень захотелось отмотать время назад, как-нибудь так, чтобы все переигралось, началась какая-нибудь война, вспыхнула горячая точка и тебя убили там. Вот было бы здорово, здорово было бы увидеть плачущую мать у цинкового гроба. С четными гвоздиками, слезами и чувством гордости, горящим за ее искаженным слезами лицом. И его лицо, по обыкновению хмурое, но в такой момент особенно грубое. Жалость с неизмеримой гордостью за то, что он отец героя. Но нет, писарчук…
***
Я опять вспоминаю того Сережу из очереди. Да уж, начни я ему все это тогда рассказывать, добром бы все это не кончилось. А помнишь, как в двадцать шесть ты примерял отцовский обрез к подбородку, до этого выпытав у него про двенадцатые патроны? Ты тогда приехал к ним уже в новый, построенный дом за городом, они снова переехали в деревню, но поближе к городу, резать свинью. Помнишь? А список тех людей, с которыми хотелось бы попрощаться перед всем этим, помнишь? Отдельно, вдвоем, с каждым провести время. Чтобы кроме презрения что-то еще осталось после тебя у других людей. Дуло холодное, жгучее, будто с мороза. И спусковой крючок манит и манит приятным изгибом: «нажми на меня, все закончится»… Мама Сережи, услышав подобные вещи, мгновенно бы ретировалась из социальных сетей в грубую реальность.
Да, Сережа, маловат ты ещё для такого. Маловат. В двадцать семь, к счастью, появится она. Она появится в двадцать шесть, но год ты будешь всячески проверять ее чувства на прочность, чтобы наконец уверовать. Это она. Та самая. Та, с которой одиночество не щемит больше в груди, та рядом, с которой призрак отца не преследует по пятам, та, чье тепло вместо материнского наконец отогреет. Та, с которой не страшно, не больно и не щемит в груди по трезвой. В клуб ты не вступишь, не застрелишься из отцовского обреза в двадцать семь. Она, сама того не ведая, спасет тебе жизнь. И покажет новую, с дачей, грядками и огородом, с машинами и любовью, ты построишь баню, и вместе вы разобьете цветник – «феечкин садик», с гипсовыми статуэтками и разными цветами. Тепло, полюбовно и уютно…
***
И снова на те же грабли, Женя! Потащил ее знакомиться к ним поближе, размечтался о дружной большой семье. Совместных праздниках, о том, как все вместе у них дома что-то делаете, а потом у вас на даче. И прочее-прочее, теплые светлые мечтания… но нет, опять не вышло. Ее не приняли, старше по возрасту, стерва. На дачу они не приехали ни разу, зато отец обиделся на отсутствие помощи ему по хозяйству и прекратил общаться. Мать стала собирать склоки и поклялась, что пойдет на что угодно, лишь бы вы не были вместе. Лишь бы ты был снова одинок, пил, буянил и снова вернулся к наркотикам. Точнее, нет, она имела в виду – нашел бы какую-нибудь другую, но это одно и то же…
Тридцать. Вроде взрослый совсем, дача, две машины, жена, ребенок. А болит все так же по-детски, глупо и нестерпимо тошно, в темноте до сих пор мерещится силуэт отца, особенно часто и сильно, когда ругаемся. Уже и сил-то больше, чем у него, а все равно страшно, жутко. Я отпил еще виски, губы обожгло и с горлышка снова пролилось на одежду. Да и пофиг. Пофиг, пофиг, пофиг! И на то, что жену не принимают, пофиг. И отношения не клеятся ни в какую – она вдруг обиделась, он, по заведенной традиции, каждые полгода, как по часам, прекращает общение. Когда же все это кончится? Ну и что, что в клуб не успел, зато пожил ещё. Дерево посадил, баню построил… что-то снова защемило в груди, сжало виски и подкатило к горлу. Пнул размашисто первую пустую бутылку, она раскрутилась, пролетела несколько метров и, ударившись о рельсы, разбилась. Пошатнулся. Глотнул еще виски. Вот так вот, Сережа, обманул тебя дяденька, обманул! И правильно, маловат ты еще для всего этого. И лицо искривилось в какой-то идиотской улыбке. Ни к чему тебе все это. Кошмары замучают. Глотнул еще виски, стало теплее. Отец перестал мерещиться практически, боль утихла. Счастье, когда ничего не болит и не щемит.
Как раз допью, и следующий поедет, и все наконец закончится… насовсем закончится, навсегда станет спокойно и боль отпустит. И своих этими пьянками мучать больше не буду. Всем хорошо! Вдалеке замаячили фонари поезда, допил последнее и разбил бутылку о рельсы.
***
В кармане брюк завибрировал телефон, номер не определился, но был знаком до боли. И почему-то захотелось взять трубку, очень, хотя поезд был уже вот-вот, совсем близко…
«Алло?» Хриплый, прокуренный голос в трубке ответил, едва слышно пробиваясь сквозь трескучую статику помех и стук пролетающего поезда: «Не жди их, мой мальчик, не жди. Они не приедут к внуку на день рождения, не приедут к тебе на праздник. Не жди их, мой мальчик, не жди. Люби ее, расти детей и деревья, живи, мой мальчик. Женя! Оглянись уже, наконец, весь мир открыт для тебя! У тебя все есть и все хорошо, Женя, все закончилось. А теперь, мой мальчик, живи!».
Автор рассказа «Реквием», занявшего первое место в номинации «Классический (традиционный)», – Виктор Рыжук, выпускник факультета журналистики БГУ. Считает, что более осознанно начал писать после армии. «Самое первое мое произведение, естественно, пьеса, – рассказывает он. – Сейчас понимаю, что это вовсе и не пьеса тогда получилась, а шоу по ролям какое-то. Мой дед, драматург Степан Лобозеров, именно тогда, в самом начале, поддержал меня и указал какое-то направление. Мы с ним разобрали мое «шоу по ролям», пару его пьес и стихотворений, после чего я переключился на малую прозу».
Сегодня в творческом портфеле молодого прозаика рассказы «Кит», «Адам», «Нацист» и другие, которые можно прочитать в интернете на разных сайтах: «Проза.ру», «Стихи.ру», «Литнет», «ВКонтакте» в «Топовом Чтиве» и т. д. Некоторые из них участвовали в разных конкурсах, завоевывали награды. Автор также сотрудничает с Ridero, выпустил аудиосборник своих рассказов «Мороз по коже».
Дальнейшую жизнь связывает только с творчеством и ни с чем больше, на жизнь сейчас зарабатывает как фрилансер – пишет тексты на заказ. У Виктора Рыжука почти готов роман, сейчас он редактирует его, возлагает на него большие надежды. Считает победу в «Новой прозе», «где есть достойные соперники и сильные произведения, большой честью». «Плюс это дорожка моих читателей ко мне и моя к ним…» – отмечает он.
