35-летний боец с позывным «Галсон» уходил на СВО в составе «Вагнера» в 2022 году и вернулся инвалидом. Мужчина рассказал «Информ Полису», почему решил сменить профессию повара на военное дело и через что ему пришлось пройти плечом к плечу с бывшими заключёнными.
— Тимур, расскажите немного о себе. Как вы жили до начала СВО?
— Я родился и вырос в Улан-Удэ, моя малая родина — Еравнинский район. В нашей семье я старший сын, ещё есть младшие брат и сестра. Мама по образованию педагог, раньше работала в библиотеке технологического института. Отец занимается частным извозом и грузоперевозками.
В одно время я поступал в Институт информатики и математики БГУ, но, закрыв первую сессию, решил, что не хочу быть учителем математики, и отложил образование в долгий ящик. Теперь хочу учиться.
До СВО я, наверное, как все обычные работяги жил: где-то на стройке работал, где-то поваром в ресторанах. Как раз перед началом спецоперации приехал с очередной вахты из Норильска, где также был поваром. Вскоре мне нужно было лететь обратно, но я решил сдать билет. Сказал всем, что пока есть нерешенные проблемы в Бурятии. Сам нашёл в интернете информацию о том, как можно записаться на спецоперацию. Понял, что подхожу по критериям. Поехал добровольцем в составе ЧВК «Вагнер». Я продал свой айфон, чтобы на вырученные деньги купить билет.
«Себя не буду уважать, если не пойду»
— Как на это решение отреагировали ваши родные, друзья?
— Я сказал об этом только другу, а он в итоге сообщил моему отцу. Мамы нашей уже давно нет. Помню, как отец позвал меня на разговор. Ты что, говорит, давай во второй или третьей (волне) пойдём, не сейчас. Я ответил: «Слушайте, тогда мой день 8 Марта, а не 23 февраля. Сам себя не буду уважать, если сейчас не пойду».
Когда все немного успокоились, я взял билет, спланировал маршрут и отправился в путь. Домашним сказал, что поехал на вахту в Сочи. Что зима там тёплая и я буду поваром работать.
— Вы служили в армии?
— Нет.
— Не было страшно вот так взять в руки оружие, никогда прежде не имея с ним дело?
— Каких-то сомнений и переживаний у меня не было, осознанно шёл. Решил себя проверить, устроить своего рода экзамен себе.
20 октября 2022 года я уже был там. Как раз через неделю началась «Бахмутская мясорубка». Прошли две недели тренировок, восьмого ноября я переступил порог военной части, а 15-го мы уже выехали из России на Украину.
— Как думаете, две недели достаточно для обучения тех, кто не был в армии?
— Да, думаю, если с головой дружишь, то очень даже достаточно. Уже на пятый-шестой день ребята направлялись кто куда — кто на срочной танкистом был, у тех укороченные курсы. У водителей тоже где-то десять дней. Были среди нас снайперы, гранатомётчики, пулемётчики. Я был корректировщиком.
— Вас сразу определили на эту работу?
— Мне инструкторы сказали, что я очень быстро и точно считаю, глазомер развит. Плюс ещё в лесу не заблужусь, так как с детства увлекался туризмом: походы, охота, сбор ягод.
Настолько устал, что даже не боишься
— С чего для вас началась спецоперация?
— Вообще, нас готовили для зачистки городов, но в итоге мы попали в лесополк. Там нужны уже другие навыки. Но ничего, по ходу пьесы обучались (улыбается).
— В чём заключается работа корректировщика?
— Наводить артиллерию на противника. Твоя задача — рассчитать всё, учитывая эллипс рассеивания, понять, как летит снаряд, и навести. В первый раз мы нашли точку, где было где-то 20 противников. Третьим снарядом мы попали в их блиндаж.
Где-то с восьми утра до пяти вечера мы работали на улице, на ветру. Если выдаётся время, можешь поменяться с другим бойцом, чай поставить, сухпайки разогреть, поесть. Бывало, что и без обеда остаёшься — как прилетит и всю еду землёй засыпет. Хорошо хоть, сами живы (улыбается).
С пяти до восьми мы возвращались на отдых, вытаскивали все свои коптеры, батарейки, аккумуляторы и всё это ставили на зарядку до двух-трёх ночи. Пока заряжается, можно поспать.
— Многие бойцы говорят, что поначалу сложно распознать, откуда и что летит, кто стреляет.
— Есть такое, да. Но мы знаем, что всегда, когда идёт прилёт, надо максимально сокращаться телом, присесть на корточки ближе к земле. Если не успел, вполне может и в макушку прилететь осколок.
Иногда бывает так, что ты морально уже настолько устал, что даже не боишься. Рядом упало, а ты и глазом не моргнул. Просто понимаешь, что, допустим, я вот так пойду, они оттуда закидывают — получается, взрыв туда пойдёт (показывает руками). У тебя уже примерно всё рисуется в голове.
Однажды рядом с нами снаряд упал, но не взорвался, попал в соседний блиндаж. Была зима, но солнце так напекло землю, что она подтаяла и превратилась в кашу. Снаряд в неё просто воткнулся и увяз. Я в один момент подумал: «Я что, умер?» Укусил себя за внутреннюю сторону щеки — вроде жив. И дальше работать.
Учили не привязываться
— Как вы реагировали на первые потери бойцов?
— Там некогда сокрушаться и переживать. Ранило твоего — надо помочь. Убило — не бросать. Вообще-то я, конечно, эмоциональный человек, не сухарь. Но на войне у тебя просто другой режим включается.
Что касается смерти противника... В первый наш боевой выход, когда мы 20 противников ликвидировали, я шёл обратно с задачи отдыхать и все эти три часа пути думал: «А тем ли я вообще занимаюсь? Были же люди — они ведь чьи-то сыновья, братья, отцы. Раз — и нет их». В этом внутреннем монологе постепенно осознание приходит, зачем это и ради чего. А потом, в конце концов, сегодня ему не повезло, а завтра может мне не повезти. Это война... Они знали, на что идут, как и мы. Ничего личного.
Конечно, своих ребят жалко. Поэтому нас в конторе учили: не надо ни к кому привязываться.
А ещё на войне есть правило: одному никуда не ходить. Можешь на растяжку нарваться или на «лепесток» наступить. Кто-то пошёл — и ногу оторвало. Кто его вытащит?
— Как ощущается осколочное ранение?
— В январе 2023-го, в День студента, меня ранило. Слева от нас танчик по нам всё время работал, а справа были такие же, как мы, корректировщики, операторы БПЛА. Мы решили оставить противника без обеда, кинули гранату и разнесли их борщ. Смотрим, они вышли и средний палец нам показывают, потом проводят большим пальцем по горлу, мол, крышка нам. С их стороны по очереди дроны к нам летали, сбрасывали. А мы в лесу, каждый в метрах тридцати друг от друга рассредоточились. Слышу, летит очередной. Из-за дерева выглянул — и тут слева от меня в двух метрах вспышка. Чувство, будто лошадь лягнула в бок. Метров 10 я бежал до следующего большого кустарника. Ребята орут: «У тебя карман горит!» Я его курткой потушил и пошёл в сторону блиндажа, к своим.
В тот день я не надел кевларовый жилет под «броник». У него 16 слоёв, при определённой скорости осколки в нём вязнут. В итоге три осколка зашли в меня: в районе брюшной полости, в лёгком был и в сердце. Боли не было, пока я до блиндажа не дошёл. А там почувствовал, что силы заканчиваются, встал на колени и «поплыл». Ребятам говорю: «Я, похоже, трёхсотый». Они подбежали, разрезали одежду и забинтовали меня.
Потом часа полтора по нам два танка и миномёты отрабатывали, поэтому мы вылезти не могли. Когда пришёл в себя, всё, что у меня было, кроме рации, автомата и бронежилета, ребятам отдал. Обычно там подбегают и начинают просить хорошие вещи — на жаргоне «выцыганить» называется.
Затем мы с проводником пошли в более безопасную зону, до командиров. Через минут сорок дождались БТР, в один отсек закинули меня, в соседний — трёх убитых. Так мы и уехали в более-менее спокойную зону, там меня перегрузили в «буханку» и на ней увезли в больницу. Помню, меня спросили, какая группа крови, а я не знаю. «Ты что, дурак? На войну собрался, а такие вещи не знаешь!» — удивились нецензурно.
Я терял сознание периодически. В себя пришёл уже в машине скорой помощи. Так и не понял, в Луганск меня отвезли или в Донецк. Там прооперировали, лёгкое подлатали, чтобы я не захлёбывался. Потом доставили в Красногорск, где доставали осколки. Но достали не все.
Семь дней в реанимации провёл. Было тяжело. Кормили внутривенно дня три, в туалет было не сходить. Но самым болезненным было отхаркивание: лёгкое, считай, зашито, а сгустки крови в горле стоят — надо сплёвывать через боль. Все платки были в крови.
Кстати, сильно изменилось восприятие еды. Там, на передке, очень хотелось зелёных кислых яблок и ржаного хлеба. А когда попал в госпиталь, там были и хлеб, и яблоки, но после всех этих процедур и операций аппетит пропал. До сих пор многие продукты не ем. Тошнит.
Чёрный юмор и таланты
— Кто воевал с вами рядом? Каков был процент бывших заключённых?
— Из 330 человек где-то 15 — с воли, остальные — из колоний, тюрем.
— Их поведение, речь чем-то выделяются?
— В поведении ничего такого нет. Просто я как-то заметил, что один из них ведёт себя как первый парень на деревне. Оказалось, в лагере он был положенцем. И на СВО командовал своей определённой группой. Как-то раз он сказал: «А вот этот парнишка нормальный, оказывается». Я спросил, почему «оказывается», что с ним не так? Ответил: «Да в лагере он был «шестёркой», чай всем наливал. А здесь я его с другой стороны узнал. Как человека, союзника. И ты знаешь, мне как-то не по себе стало, стыдно». Наверное, на войне каждый раскрывается по-своему.
— Какой позывной у вас и почему?
— Когда ещё в самом начале мы заполняли анкеты, нам сказали написать 15–20 вариантов своего позывного. Весь животный мир в принципе уже был занят, свободным был только «петух» (смеётся). Я выбрал «Галсон», потому что «гал» с бурятского «огонь».
— Как сложились ваши отношения с другими бойцами?
— Были трудности, конечно, но мелкие, бытовые. Всё равно ведь тяжело постоянно с одними и теми же людьми в блиндаже находиться. А вообще, со временем узнаешь ребят как облупленных. У всех судьбы разные: грустные, тяжёлые, но у большинства одинаковый чёрный юмор. Тем более, что они из тех, кто на зоне отбывал. Кстати, бывшие заключённые м это сборище талантов. Из дерьма и палок могут что угодно соорудить. Каждый что-то умеет делать руками. Как-то так и приспосабливались на войне. Иногда смотришь, слепил что-то — и оно на удивление работает!
— Не сталкивались с предательством?
— Нет, у нас таких не было. Единственное, был случай, когда своего посадили на цепь и били его двое суток. Мужику лет 45–48. Воровал у своих солярку, бензин и продавал местным. Ну, его и вычислили. Потом командир мой сказал, что воевал с ним в Сирии и в Африке, и там он тоже воровал, забирал у своих деньги окопные. До ребят многое просто не доходило.
Так, путём наказания, ему дали понять, что он не один, а в коллективе. Что так со своими нельзя.
— Что стало с этим человеком?
— У него забрали автомат и выдали водяной игрушечный пистолет. Какое-то время он с ним ходил и даже поехал в Солидар. Потом, конечно, передали ему настоящий. О дальнейшей судьбе его не знаю.
— Общаетесь с бывшими сослуживцами сегодня?
— Мы не обещали друг другу встречаться на гражданке или дружить. На войне голова другим забита — как бы выжить. Ты постоянно готовишься к тому, что тебя сегодня-завтра может не стать. Вообще, у нас есть такая поговорка: «Тебе везёт неделю — ты хороший боец. Месяц — уже легенда». Выживаемость такая. Кто-то даже доехать не успевает, повоевать.
Бывает, смотришь на бойца — ноги оторвало, а он весёлый такой, юморной. «Зато, говорит, у меня (достоинство) теперь до земли!» (смеётся). Человек не отчаивается, духом не падает. А я почему-то думал так: лучше мне там остаться, чем обрубком вернуться.
— Чем вы занялись по возвращении?
— Начал делать военный билет, обивать пороги военкоматов, стоять в очередях в поликлинике, проходить МСЭ по ранениям. Нужно ещё один осколок достать. Он у меня где-то внизу лёгкого. Из-за него не могу полной грудью дышать, одышка постоянно. Подниматься по лестнице тяжело. Бывает, вижу, как ребята в футбол играют. Тоже хочется!
А пока по хозяйству работы хватает. Я женат. Есть двое детей от первого брака. В первую очередь про них думаю, чтобы им дорогу открыть. Пусть учатся.
— Некоторые бойцы говорят, что не могут на гражданке дальше жить. Хотят обратно.
— На самом деле, очень хочется. Но в штурмах, например, я уже вряд ли пригоден. Надо быть очень выносливым. Один только рюкзак килограммов 20, плюс два-три «Мавика», к ним батареи, пульты, пауэрбанки, не считая бронежилета, каски, аптечка, две рации, восемь магазинов, три гранаты, сухпай, вода.
Ребята меня зовут на работу в Африку. Но я там даже дышать не смогу из-за климата, не то что воевать.
«Так и спиться недолго»
— Долго адаптировались к прежней жизни? Не мучили кошмары?
— Месяца два нормально спать не мог. Меня почистили, провели обряд, и всё прошло. Не было кошмаров, просто сон не приходил. Бывало, до четырёх утра бродишь, в гараже уберёшься, во дворе что-то сделаешь.
— Не пили?
— Как без этого? Потому что всё болит, уснуть не можешь. Обезболивающие уже не помогают. Для меня алкоголь был как снотворное. Возьмёшь маленько, посидишь, потом такая лень наступает, и засыпаешь наконец. Но потом я уже понял, что так и спиться недолго. Ни пользы, ни удовольствия.
— Нам пора завершать интервью? Вы поглядываете на часы.
— Сейчас с «Боевым братством» поедем к зампреду правительства Бурятии Евгении Юрьевне. Наш человек с тяжёлым ранением не может получить инвалидность. Мы помогаем бойцам в разных вопросах, плюс проводим военно-патриотические беседы с детьми. Они очень отзывчивы. Многие ребятишки писали нам письма на фронт. Иногда читаешь и улыбаешься, а иногда просто до слёз трогательно. Дети мотивируют.
— Скорейшего вам выздоровления!
— Благодарю!
Имя героя изменено.
